Юрий Аракчеев - Пирамида

«Изюминка» эксперимента заключалась в том, что испытуемым на самом деле был не «ученик», а «учитель». Стэнли Мильгрем задался целью исследовать, насколько велика степень жестокости человека в том случае, если ему самому уже ничто не грозит. Известно, что охранники и обслуживающий персонал концлагерей, гестаповцы оправдывали свою жестокость тем, что были поставлены в условия «или — или»: или они будут истязать и уничтожать людей, или точно так же поступят с ними те, что приказывают им это делать. Ну а что, если альтернативы нет? Насколько далеко может зайти человек в жестокости, например, ради эксперимента? Просто «ради науки», когда ему самому не угрожают ни смерть, ни мучения…

Прежде чем начать «обучение», «учителю» демонстрировали эффект от его манипулирования рычажками: его сажали в кресло «ученика» и давали прочувствовать, насколько сильны удары током даже на самых первых ступенях. Цифры на пульте шли гораздо дальше — вплоть до потери «учеником» сознания от удара и даже до смерти. Хотя ни за то, ни за другое «учитель» не должен был нести ответственность, это ему гарантировали…

Далее «учитель» садился в свое кресло у пульта, на место «ученика» сажали актера, ток, естественно, отключали, но «ученик»-актер видел, на какие именно кнопки нажимает «учитель» и мог имитировать страдания, потерю сознания и даже смерть, если «учитель» в своем учительском рвении нажимал на соответствующие кнопки.

Каково же было изумление Стэнли Мильгрема, когда выяснилось, что от шестидесяти до восьмидесяти процентов испытуемых «учителей» доходило в этом своем ненаказуемом рвении до того, что вгоняло в бессознательное состояние или даже «убивало» своих «учеников»… «Ученики»-актеры не скрывали своих «страданий», они, наоборот, всячески демонстрировали их «учителю», умоляли прекратить пытку током, обещали «исправиться» (хотя нарочно ошибались), молили о милосердии, рыдали… Увы. Стэнли Мильгрем повторял свой опыт с разными группами испытуемых, исследовал представителей разных общественных слоев и национальностей — результат был приблизительно тот же: от шестидесяти до восьмидесяти процентов «учителей» доводили своих «учеников» до бессознательного состояния или смерти — хотя им самим ничего не грозило в случае отказа от эксперимента.

Вот такую печальную информацию получил Стэнли Мильгрем о представителях «гомо сапиенс». Воистину угрызения совести начинаются там, где кончается безнаказанность, — прав был французский философ Гельвеций, написав, а предварительно — выстрадав эти слова.

Каждого, каждого из персонажей повести мне хотелось спросить:

— Перед судом совести, перед людьми ответьте: пытались ли вы поставить себя на место обиженного вами?

Бойченко, как мне казалось, отвечал:

— Ну как можно так ставить вопрос? Если бы я, например, пришил старуху за пять рублей, то так глупо не вел бы себя. О чем вы говорите? А что доказательства собирал, так что же оставалось делать? Искать тех, в женском платье? Да где их найдешь, все давно упущено. А потом… Вы не знаете этот народ. У них свои законы. «Кровная месть», например. Лучше туда не лезть. Вы разве не понимаете, что ничего другого мне не оставалось.

— Но неужели вам не жалко людей? Они же такие, как вы. Они у вас правды ищут. Конечно, среди них разные есть. Но ведь они же люди…

— А Ахатов и другие разве не люди? Тоже люди! Им неприятности большие грозили. А я? Работа есть работа. Существует порядок, его надо исполнять.

Милосердова отвечала бы, наверное, так:

— При чем тут это? Бойченко провел следствие хорошо, грамотно. Сомнения у меня были, но незначительные. Свидетели защиты пытались все перепутать, заморочить голову суду. Адвокат пользовался тем, что он из Москвы, мы не могли его одернуть как следует.

— А как же фиктивное расписание поездов?

— Я не считала, что оно фиктивное. Это мелочь.

— Почему вы запретили вести записи Касиеву?

— Это не положено. Он не журналист, а заседатель.

— Но вы и журналистам запрещали.

— А зачем им писать? Только смуту сеять. Все и так было ясно, следователь Бойченко хорошо поработал. Так можно до бесконечности сомневаться. Здесь все ясно. Это ведь мать подсудимого воду мутила. Прокурор верно сказал — палки в колеса так и старались вставить. Никакой дисциплины!

— А если бы все-таки вы оказались на месте Клименкина?

— Я никого не убивала.

— Но ведь и он, возможно, не убивал. Доказательств прямых не было.