Юрий Хазанов - Укол рапиры

Вот какие вещи я тогда записывал под диктовку. Послушай! «…Родительских собраний, к каким мы привыкли, в этой школе нет. Директор и представить себе не может, чтобы об успехах или недостатках учеников могли говорить вслух, при всех… Чтобы на них кричали, грозили…

Он считает, что недопустимо обсуждать в коллективе:

предосудительное поведение ученика, если причиной являются явные или скрытые ненормальности в семье… или душевный надлом… (понятно тебе?!), а также поведение или отдельные поступки, которые были протестом против грубости, произвола или кого-либо из взрослых, в том числе педагогов… (ясно?!)

А также проступки, объяснение которых требует рассказа о глубоко личных отношениях ученика со своим другом… (Слушайте, слушайте! — как говорят, кажется, в английском парламенте… А я что всегда говорил, а, Витька?!)

Возникает вопрос, что же следует, что допустимо разбирать в коллективе?

— Ничего… — говорит директор.

Понял, старик?!

Даже не знаю, может ли такое быть!.. Глазел я на учеников этой школы и думал: возможно, они другие какие-нибудь? С крылышками? Да нет, точно такие, как мы — так же по коридорам носятся, портфелями дерутся… Неужели на них никогда не орут?!.

Интересно, а как у нас в школе? Получилось у Алексея Евгеньевича, как он хотел? Согнул учителей в дугу?.. Но, главное, напиши, как у Стеллы Максимовны?

Когда я уезжал, она мне рассказала о своем последнем разговоре с директором. Он чуть расписку с нее не требовал — что будет его поддерживать. Она говорила, не так ей обидно из-за него: человек новый, хочет многое изменить — не знает, как… А вот что родители на нее катят — от этого правда работать не хочется.

Неужели она ушла из школы?..

…Время летит быстро, недавно Глеб Юрьевич спрашивает:

— Тебе, наверно, поднадоело со мной? И писанина вся эта?

— Нет, почему, — вежливо отвечаю я.

— Ничего, — говорит он, — потерпи уж. Вот рука пройдет, отправлю тебя домой. Нагулялся небось?

А я и не соображу, что по-настоящему ответить. Не знаю, как там будет, если приеду. Ведь не нарочно я заварил всю эту муру. Ты понимаешь, Витька?.. Не оттого, что вдруг учиться надоело или все кругом действительно такие плохие стали… Тут что-то другое. Еще пока не могу объяснить точно что… А может, никогда не смогу…

Странное у меня какое-то все время чувство, Витя… Как будто не со мной происходит… Как будто не я, а другой какой-то Шура взял и уехал черт знает куда, где ни одного знакомого лица, и природа другая, и дома, и даже собаки не такие… А настоящий Шура, то есть я, остался там, где ты, Нина, родители… Сообщи мне, пожалуйста, есть я там, где вы все, или нет… Хотя, с другой стороны, я часто вижу всех вас тут, где я сейчас… Разговариваю с вами… В общем, как видишь, запутался я немного, да и время позднее, лягу-ка я спать… Ящерица, которая бегает по стенке над моей постелью, уснула уже, не шуршит. Я ее назвал Яша… Спокойной ночи…

Дорогой Шурка!

Давно от тебя ни слуху ни духу. Что же ты замолчал? Нехорошо-о!

У нас уже весна. Солнце, соки, воды и пробивающаяся травка. С весной пришло настоящее, которого никогда не было, веселье. Раньше было оно какое-то мелкое, а сейчас совсем другое. Интересно, замечал ты это или нет?

А может, дело не в весне, а в том, что я вдруг заметил, какая Соня Шувалова интересная. Как человек и как девушка… Да-да, что особенного, я, наверно, в нее того… Это естественно, а что естественно, то не безобразно, друг мой, как говорит наш биолог…

Я даже написал стихотворение, в котором стою, глядя на ее окно, и мечтаю. Конец мне нравится, хотя он, наверно, совсем из другой оперы. Если хочешь, то вот он:

Почему так получается в стихах? Хочешь написать одно, а выходит другое. Ответь, ты ведь специалист.

В школе у нас какая-то «напряженка», хотя перемены чувствуются. В чем именно, точно не скажешь, но в воздухе пахнет чем-то новым. А самое новое — завуч Антонина Романовна ушла из школы. Говорят, на пенсию. И знаешь, кому предлагали ее место? Стелле Максимовне! Только она отказалась — из-за больного мужа, из-за Слона.

Драмкружок Стелла Максимовна ведет по-прежнему. Там полный порядок и идиллия. Остались только завзятые театралы вроде Женьки. Ставят «Бориса Годунова», сцену в корчме и у фонтана. Марину Мнишек будет играть Ира Каменец из девятого «А». Она ничего, помнишь ее? Смотрится… Я сказал, чтобы считали меня нестроевым, но в запасе первой очереди. Неохота выступать, устал от аплодисментов.