Юрий Хазанов - Укол рапиры

— До́конт и́дзешь? — спросил он.

Я не понял слов, понял, о чем спрашивает.

— Туда, — качнул головой. — Где наши.

И потом упал и ничего уже не помню. Очнулся в доме на широкой лавке. Рядом стоял старик, держал ковшик с водой.

— Худая спра́ва, — говорил старик, мешая польские, русские и белорусские слова. — Войско твое дале́ко. Немец близко. Ты хворый вши́сток.

— Я пойду, — сказал я, пытаясь подняться.

— Гдзе? — спросил старик. — Бе́ндеш ту́тай пока. Сховаю гдеш. Я к тебе звать?

— Василий, — сказал я. — Вася. Байков фамилия.

— А я дзядек Миколай, дед Миколай. Лежи, хлопец. Зараз исть дам. Млеко, бульба… Хцешь?

Дед улыбнулся, показал крепкие белые зубы. Эту улыбку я часто видел потом перед собой, пока болел и пока выздоравливал.

Выздоровление шло туго: озноб сменялся жаром, жар — ознобом. Но затягивались раны под мышками, чудом удалось спасти ногу — помогла местная крестьянка: лечила травяными настоями, натираниями. На всю жизнь запомнил боль — когда вправляла, укладывала старая женщина кости моей раздробленной стопы.

Был я там в общем-то почти в безопасности: очень уж глухой была деревушка, очень далеко от всяких дорог, шоссе. Немцы почти не показывались — так, разок-другой заглянули — меня дед Миколай в сарай с сеном запрятал, — забрали все, что смогли, а больше и брать нечего было.

Лежал я на сеновале или в доме у деда Миколы и вспоминал первые часы и дни войны. Молодой воентехник я был, только-только из бронетанкового училища на западную границу прибыл, а тут — война. Я никак не мог поверить сначала. Хотя знал: пели мы, говорили нам: «если завтра война, если завтра поход», должна она быть неминуемо, но не верилось, что сейчас, здесь — и вот так внезапно, без всякого предупреждения, в погожий июньский день. Да и более пожилые, опытные тоже не ожидали. Потому и не поверили сначала ни гулу самолетов, ни доносившимся разрывам снарядов, ни тревожным известиям из соседних подразделений и частей. Думали: маневры, наверно, приближение к боевой обстановке… Лишь когда настоящие бомбы стали падать на наш военный городок, когда объявлена была боевая тревога — поверили: да, война.

Боевое крещение мое было коротким. Подразделение наше потеряло вскоре связь с соседями, и мы не знали, что делать: идти на запад, на юг, на север, занимать круговую оборону? О том, чтобы идти на восток, и думать не хотели — это ведь означало отступать, а нас учили: «Ни пяди не отдадим…»

И тут с трех сторон ударили немцы, силы оказались слишком неравные: наши танки были рассеяны, частью подбиты, некоторые прорвались на восток. В мою машину попал снаряд, механик-водитель Коля Попов был убит, второй член экипажа Рафик Мелканян тоже, я получил контузию. Не помню, как вылез из танка и свалился рядом. Очнулся от дикой боли: по моей ступне проехала немецкая бронемашина… Была уже ночь, когда я кое-как поднялся, но тут же упал: ломило голову, дико болела нога. Не сразу сообразил, где я, что произошло. Но постепенно в голове прояснилось, и думал я теперь об одном: идти, добираться к своим, чтобы снова в танк, снова в бой…

Эта мысль и вела меня все время — сквозь чащу, через болота; с невыносимой болью, со стиснутыми зубами. Шел, полз, отлеживался… Опять шел…

И вот теперь, когда поздоровел и окреп на каких-никаких, а домашних харчах дзядека Миколая, снова потянуло идти… Скорей… К своим…

Но старик был настроен иначе.

— Фронт ба́рдзо дале́ко, — говорил он. — Ся́дай, хлопец, ту́тай, мыслить будем.

— Цо мыслить, цо мыслить! — говорил я ему. — Вот еще малость нога подправится — и порядок в танковых войсках. И до видзе́ня!

Я уже немного поднаторел в его смешанном говоре.

Но судьба решила по-своему. Как-то, уже глубокой осенью, в ноябре, в окошко к деду постучали. Ночью это было. Я спал в доме: немцы давно не показывались, а по ночам и вовсе — все чаще слышны были разговоры о партизанах, о том, что где-то поблизости воюет несколько небольших отрядов.

Из дома был выход прямо на скотный двор, оттуда до сеновала рукой подать и до леса тоже. Может, потому дед Миколай совсем не всполошился от стука, а встал, зажег коптилку, пошел открывать.

— Ты что? — испугался я.

— Лежи, — шепнул он. — Тогда скажу…

Но я все равно вскочил — наган у меня под подушкой, штык тоже был, немецкий, подобрал еще по пути — вскочил и в сени кинулся, к выходу на двор.

— …Кто там есть? — спрашивал дед Миколай.

Я не слышал, что ответили из-за двери, но дед отодвинул засов, дунуло ветром с дождем, две темные мужские фигуры вошли через порог.