Юрий Хазанов - Укол рапиры

Мы с Апресяном ехали разыскивать штаб армии. Нужно было срочно связаться с ним, уточнить новые маршруты подвоза продуктов и боеприпасов; а куда его забросил могучий и безалаберный наступательный поток, один бог ведает!

Не без помощи здоровяка-капитана пробка возле моста благополучно рассосалась, танки прошли, мы двинулись дальше.

За Химками уже стали видны следы недавних, утренних боев. Страшные картины, но как отрадны они были нам после пяти месяцев отступлений, щемящих сводок Информбюро, после всех недоуменных слов и вопросов, опасений и страхов.

Вот первые деревни, отбитые у противника: разваленные дома, полуразрушенные церкви, черные квадраты пепелищ на белом снегу.

— Смотрите, — сказал Апресян.

Он показывал куда-то вниз, на дорогу, почти под колеса. Там, на обочинах, в кюветах и немного дальше, в поле — словно кочки, с которых стаял снег, бугрились мышино-серые и табачно-зеленые шинели… Их становилось с каждым метром все больше, этих серо-зеленых мертвецов, — на снегу, в разбитых машинах, в подорванных танках. Они уже валялись в колее, и машины ехали по ним.

— Крепко вдарили! — сказал Апресян. — Давно бы так.

Я впервые видел результаты наступления. И не было во мне жалости к этим растоптанным людям; не было страха, отвращения перед трупами. Это были не люди для нас — это были признаки, вехи, символы долгожданного ответного удара.

Наша машина въехала в Солнечногорск, я начал лихорадочно разыскивать армейский штаб, расспрашивал всех и каждого. Но никто ничего не знал, а на беду мою, в те дни мы еще не приучились с немецкой аккуратностью расставлять повсюду указатели, дорожные и другие. Убедившись, что в городе штаб не задержался, мы двинулись дальше. Дорога наступления свернула вскоре на Нудоль, к Волоколамску, и везде было одно и то же: запорошенные снежком руины и серо-зеленые тела.

Мимо провели первую колонну пленных: показалось, что внезапно ожили те, кого мы только что видели под колесами. Жалкие, замерзшие, в напяленных на уши пилотках, с ногами, обернутыми в солому, они уже меньше напоминали какого-то безликого врага, а были похожи на обыкновенных людей — испуганных, злых, удивленных, думающих лишь об одном: согреться!.. И как люди, уже вызывали жалость…

— А где жители? — спросил Апресян, кивая на разрушенную деревню.

И правда, не подумалось в те часы, что везде тут были люди. Теперь уже, вглядываясь внимательней в однообразный страшный пейзаж, я порою различал затянутые мешковиной окна, людей, копающихся в мерзлой земле, тонкие струйки дыма… Жизнь продолжалась.

Второй эшелон штаба армии мы разыскали наконец под самым Волоколамском. Расположился он в здании школы. Приказы и донесения писали прямо за партами, а у доски висели карты, только не Африки и не Австралии с Океанией, которые я еще не так давно видел у себя в школе на Большой Грузинской, а подробные топографические карты Подмосковья с обозначением всех впадин, высоток и чуть ли не канав.

Майор Климов, начальник автодорожного отдела, сказал, что решено передислоцировать нашу роту в район деревни Глуховка, и теперь, значит, такая задача: загрузиться на артскладе боеприпасами под завязку и попутно доставить их завтра сюда к 13.00. Но до этого выслать квартирьера. А снаряды пойдут в корпус Доватора, они тут слева орудуют; к завтрашнему дню будет уточнено…

Мы двинулись обратно. Короткий зимний день быстро шел к концу, и темнота застала нас задолго до Москвы. А ездить во время войны ночью — не простое дело: на фары надеты затемнители, фанерные или металлические кружки с поперечной прорезью, так что машина катит вслепую, сама для себя ничего не освещая, лишь предупреждая встречных о своем существовании проблесками тусклых щелок, похожих на мерцающие зрачки какого-то зверя.

Пошел снег, ветром его примораживало к лобовому стеклу, щетки дворников беспомощно скользили по нему: обогрева тогда в помине не было. Водителю пришлось опустить боковое стекло и ехать, высунув голову, подставляя лицо слепящему снегу. Это был тоже не лучший способ, и тогда Апресян остановил машину и подложил под верхнюю часть капота резиновые куски шланга, чтобы теплый воздух от мотора шел прямо на стекло. Это немного улучшило дело. В кабине, правда, теплей не стало, но у нас не то, что у немцев — были полушубки, валенки.

Апресян мурлыкал какую-то восточную мелодию, мотор подпевал, я клевал носом… И вдруг чуть не ударился о лобовое стекло; во всяком случае, если б не ушанка, голове не поздоровилось. Машину занесло вбок — так резко Апресян затормозил, а сам выругался совершенно чисто по-русски, без обычного своего акцента.