Арчибальд Кронин - Три любви

На лице священника играла легкая улыбка, его длинные белые пальцы поглаживали стакан с портвейном, сияющий, подобно рубину, рядом с блюдом грецких орехов, которое стояло на полированном столе красного дерева. Красные бархатные шторы, не дающие влажному порывистому ветру с залива проникать в комнату, отгораживали надвигающуюся темноту и подчеркивали мягкий газовый свет, уютно освещающий двух игроков. Дядя Эдвард поднял свой стакан, посмаковал напиток, чуть сморщив губы. Вдруг в окно ударил сильный порыв ветра и в стекло забарабанил дождь, что заставило дядю поднять глаза и самодовольно заметить:

– Сегодня очень приятно сидеть дома – вы так не думаете, мой дорогой сэр?

Питер сполз вниз, и его голова теперь покоилась на спинке кресла.

– После тумана часто бывает сырость, – изрек он с видом мудреца.

Он слышал это замечание от старика Боуи и теперь повторил как нечто оригинальное.

– А что бывает после того, как я возьму твоего ферзя? – лукаво спросил дядя Эдвард.

Оба рассмеялись, и в этот момент послышался стук в дверь – неожиданный стук, ибо они надеялись провести вечер вдвоем.

– Войдите! – сказал Эдвард, и в комнату проскользнула мисс О’Риган.

– Ваше преподобие, – неуверенно начала она, запнулась и повторила: – Ваше преподобие… – Она возвела глаза к небу и театрально закатила их, так что стали видны белки. Казалось, мисс О’Риган находится во власти дурного предчувствия и чем-то очень расстроена, поскольку выглядела она не веселее святой мученицы, чей портрет висел на стене позади нее. – Вот… пришло, – произнесла она бледными губами и, достав из-за спины оранжевый конверт, робко протянула его священнику.

Он механически развернул телеграмму, и его желтоватое лицо стало белым, а рот запал. Потом его преподобие издал странный горловой звук.

– Боже мой! – произнес он нетвердым, испуганным голосом. – Боже мой! – Затем кровь опять прилила к его лицу, и он в возбуждении поднялся, рассыпав скорлупки от грецких орехов, лежавшие у него на коленях. – Мне надо пойти в церковь, – с запинкой пробормотал он, не глядя на Питера, а обращаясь к маленькой статуе мадонны у двери. – Да, мне… мне надо пойти в церковь. Я должен быть там.

Он схватил с каминной полки шляпу, поспешил к двери, и под его большими туфлями с пряжками громко захрустела ореховая скорлупа, рассыпанная на коврике перед камином. Держа в руке развернутую телеграмму, отец Мур вышел из комнаты. За ним дрожащей тенью следовала мисс О’Риган. Проходя в дверь, она окунула пальцы в небольшую купель со святой водой и набожно перекрестилась с пугающей страстностью.

При этой неожиданной перемене в уютной и спокойной комнате лицо мальчика омрачилось, он выпрямился в кресле, и его тонкая фигурка застыла в тревоге.

В окна бил ветер, и его порывы в воображении Питера превратились в морские волны – те, что бурно вздымались вокруг него, пока он пересекал девять миль по заливу от дома до Порт-Дорана. Наделенный пусть невеликим, но несомненным даром интуиции, что было невероятно для его возраста, Питер ощутил нечто вроде прозрения – перед ним возникла нечеткая высокая фигура отца. Она отчего-то была в длинной белой ночной рубашке и выглядела нелепо и тревожно.

Какая досада, что приятный вечер прервался! Ведь дядя Эдвард обещал подарить ему, Питеру, монетку в три пенса, если он выиграет. На самом деле обещанная награда уже лежала на столе, сияя рядом с шахматной доской. Мальчик раздраженно взял грецкий орех, собираясь расколоть его, но отложил в сторону. Потом поднял трехпенсовую монетку. Он выиграл бы ее, в самом деле выиграл – да, теперь он точно знал, что выиграл бы, поэтому с отвлеченным видом засунул монетку в карман. Потом быстро поднялся и начал собирать шахматные фигуры.

Убрав коробку и доску в нужный ящик бюро, он вновь на миг задумался, понурив голову. Потом вышел из комнаты.

В поисках компании Питер спустился по лестнице и прошел по холодному, покрытому линолеумом коридору. Мисс О’Риган и Эйлин были в кухне. Мисс О’Риган расхаживала взад-вперед, рыдала и повторяла молитвы, перебирая в худых руках увесистые четки. Эйлин стояла у камина, встревоженно глядя на экономку. Когда мальчик вошел, мисс О’Риган прервалась на середине «Аве Марии» и шепотом бросила Эйлин:

– Ему еще не сказали. – Затем она продолжила: – «Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь». – Из ее покрасневших глаз вновь полились слезы.

Питер знал, что мисс О’Риган плачет не из-за телеграммы, а просто потому, что расстроен его дядя. Все же, чтобы что-то сказать, мальчик воскликнул: