Георгий Гулиа - Три повести

— Какой позор! — возмутился Согум. — Ласкать девушку на людях! Ты слышишь, Темур?

Мужчины, как по уговору, разом сплюнули: они не могли понять, как это можно позволить себе подобные нежности на виду у всех!..

— Заря только-только занималась, — заметил зеленщик.

— Значит, он ночевал в лавке! — воскликнул Согум.

— Послушай, Согум, уж не ревнуешь ли ты?..

— Я?!

Темур останавливает их жестом. Он спрашивает Гудима:

— Скажи мне: у турка есть конь?

— У него нет даже мула.

— А плеть?

— У него есть железный аршин.

— Проклятье! — говорит Темур. — Кто же огрел меня?

— Послушай, Гудим, мы неспроста побеспокоили тебя. Ты хорошо знаешь этот город… Скажи мне: кто живет в этой лавке? У кого там могут быть конь и плеть?

— Коня, по-моему, нет в лавке…

— Гудим мудр сверх меры, — пошутил Согум.

— Там живет Юсуф, но он в жизни не нюхал конского навоза. Может быть, это была дочь?..

— Нет, — убежденно говорит Темур, — это не женская рука! Полюбуйся.

Он задирает полы черкески, обнажая спину с багрово-синим рубцом.

— И ты живой? — спрашивает Гудим.

— Живой, — отвечает Темур.

— Сразу видать горца, — восхищается зеленщик, хлопая Темура по плечу, как жеребца. — А знаешь ли ты, какой это силы удар?

— Знаю, — отвечает Темур, застенчиво прикрывая бренное тело, удостоившееся похвалы зеленщика.

— Нет, ты ничего не знаешь. Такой удар рассекает камень. Такой удар высекает огонь из воды. Это не удар, а молния. Понял?

Темур кивает головой.

— Я не знаю, сколько жил в той нагайке, но ты, Темур, не иначе, как двужильный. — Зеленщик запрокидывает голову, и у него в горле клокочет смех. — За твое здоровье, Темур!

— А все-таки, — говорит Согум, — кто же мог так здорово испортить ему кожу?

— Кто? — Гудим на минуту задумывается, глядит в чашу, полную вина, как знахарь на кофейную гущу. — Знаю, кто!

— Говори же…

— Даур! А больше и некому.

Крестьяне недоуменно переглянулись. «Возведут же напраслину на человека», — подумал Согум.

Он быстро распродал свой мед, аккуратно пересчитал деньги и завернул их в платок. Платок он положил в бычий пузырь, бычий пузырь — в кожаную сумку, а сумку подвязал к животу: попробуй теперь, укради деньги у этого сметливого крестьянина!

После полудня Согум и Темур возвратились к Бираму. Они застали только сына: старый рыбак вышел в море.

Даур чистил коня. Он был печален, молчалив. Гостей приветствовал коротким кивком.

— Тетя Есма здорова? — справился у него Согум.

— Живая тень, — проговорил Даур.

— Я так и думал.

Согум и Темур пристраиваются на теплых камнях. Такими теплыми камни бывают только весною… Зимой они как ледышки, а летом хуже горячей жаровни. Погода — весенняя. Все весеннее — и солнце, и воздух, и синее море. Но это обманчивая весна: днем — солнце, а ночью холодно. Нет, до настоящей весны еще далеко! Вернее, и далеко и близко: она может окончательно воцариться в один прекрасный день, может быть завтра, послезавтра, — и тогда прощай черноморская сырая стужа!.. Но может случиться и так, что природа проплачет весь май, тогда держи при себе бурку, думай о дровах, вымаливай тепло у бога…

Согум спрашивает:

— Когда же ты вернулся, Даур?

— Ночью…

Крестьянин чуть не подскочил.

— Что с тобой, Согум?

— Ты говоришь, что приехал ночью?

— Да, ночью.

Темур обнажает спину.

— Однако здорово ты работаешь плетью! — говорит он со злобой.

Даур отступает на шаг.

— Да вы с ума сошли!.. Когда это тебя?

— Будто не знаешь? Вчера.

— Где?

— У лавки проклятого Кучука-эффенди.

— Что ты там делал?

— Мы с Согумом хотели послушать, как они чешут там свои языки.

— Кто это «они»?

— Кучук, дочь-красотка и разные вороны…

Даур проводит шершавой ладонью по загорелому лбу.

— Разве у них были гости? — спрашивает Даур.

— Были.

— А вы уверены?

— Они долго там шушукались… — Темур уставился на Даура острым испытующим взглядом. — К ним приехал еще один всадник… Он и огрел меня.

— И ты думаешь, что этим всадником был я?

— Я ничего не думаю, — уклончиво ответил Темур.

Даур постоял в нерешительности: продолжать разговор или нет? Ясно, что он обманут. Теперь видно и слепцу, что Саида вчера солгала. Но только ли вчера?

Губы у Даура синеют от злости, голова падает на грудь от стыда перед честными людьми, которые стоят перед ним.

— Вот что, — говорит он приглушенно, — вчера я был на Пицунде. Все видел своими глазами. Я плакал на свежих могилах. Там нынче моя душа, а не здесь… Так вот, клянусь теми могилами: не я ударил плетью Темура, не было меня среди этих черных воронов!