Дэвид Лоуренс - Избранные произведения в 5 томах. Книга 4 - Джек в Австралии. Рассказы

— Том, это ты?

Звук его голоса, странно шуршащий, подобно бумаге, так поразил его, что он снова опрокинулся в беспамятство. Ответа он уже не расслышал.

Но надвигающиеся волны все чаще и чаще обрушивались на него и глаза его снова открылись. Он ничего не узнавал. Что-то произошло с ним, но это было где-то вне его.

— Что это было?

Он неожиданно задал этот вопрос. Кто-то подносил к его губам чашку, в рот ему влилась жидкость.

Кто-то приподнял его голову и снова влил в рот воду. Он проглотил с трудом. Жизнь возвращалась. Перед глазами всплыли зеленые деревья на фоне голубого неба. Сам он был еще где-то далеко. Но мрак постепенно рассеивался. Он постарался улыбнуться, но из улыбки ничего не вышло. Его снова заставляют выпить глоток воды и ощутить дергающую боль руки. Ах, наконец-то он сообразил, как вкусна вода. Раньше он этого не понимал. Он стал жадно пить, забыв все остальное. И мысль его вдруг озарилась сознанием.

— Это ты, Том?

— Да. Тебе лучше?

Он разглядел, словно сквозь красный туман, лицо Тома. Верного Тома! И на этот раз душа его шевельнулась, словно тоже утолив жажду водою верности. Он продолжал пить маленькими глотками.

Джек мало-помалу возвращался к жизни. Но его налитые кровью глаза лихорадочно блестели, и сознание то и дело покидало его. Он понял только, что возле него Том, Мери и еще кто-то — он долго не мог узнать Ленни; чувствовал, что горит огонь, пахнет жареным мясом и что наступает ночь. Да, положительно, наступает ночь, или, быть может, сознание снова покидает его? Этого он понять не мог.

— Который час?

— Вечер! Зачем тебе?

Джек опять потерял сознание. Ему и не было охоты удерживать его, Том и Мери были с ним. Он предоставит себя верности Тома, нежной заботливости Мери и прозорливой бдительности Ленни.

Они перенесли Джека домой; но он был тяжко болен. Казалось, жизнь то возвращалась к нему, то снова исчезала, как вспыхивающий огарок, и все боялись, что он погаснет. Несколько раз Мери тревожно следила за его умиранием, но он вновь возвращался с рубежа смерти, вперив в них чуждый, затравленный взгляд.

— Что с тобой, Джек? — спрашивала его тогда Мери. Но взгляд оставался нем. Сидящий рядом Ленни пояснил:

— С него довольно жизни, вот и все.

Мери, бледная от страха, побежала к Тому:

— Том, он опять умирает. Ленни говорит, что это потому, что он не хочет жить.

Том молча бросил работу и вошел в дом. Ясно, он снова умирает.

— Джек, — каким-то странным голосом произнес Том, нагнувшись над ним, — товарищ, товарищ! — Как будто звал его обратно в лес.

Бессмысленные, лихорадочные, налитые кровью глаза Джека раскрылись.

— Неужели ты хочешь бросить меня? — с грустным упреком произнес Том. — Хочешь бросить меня, товарищ?

Джек поглядел на Тома и слабо улыбнулся. Том в своей отваге доходил до фатализма. Но это была та отвага, которая знала: важно лишь одно — идти вперед, навстречу смерти. Он как мужчина пойдет ей навстречу, а не станет сидеть и ждать. Джек слабо улыбнулся и бодрость вернулась к нему. Он ожил. На следующее утро он обратился к Мери со словами:

— Я все еще хочу Монику.

Мери опустила голову и ничего не ответила. Она увидела в этом заявлении надежду, что Джек останется жив. А в его голосе она узнала знакомую нотку непреодолимого упорства.

— Я и за тобой приду, когда подойдет время, — сказал он, взглянув на нее страшными, исстрадавшимися глазами.

Девушка ничего не ответила, но рука ее дрожала, когда она подавала ему лекарство. Было что-то пророческое и жуткое в его исхудалом, осунувшемся лице и налитых кровью глазах.

— Тише, — прошептала она, — тише, не разговаривай!

— Я никогда не откажусь от тебя, — сказал он, — но сперва мне нужна Моника. — Странно! Произнося все это, он казался победителем.

Юноша Джек не встал больше с одра болезни. Встал мужчина, с которого слетело все ребяческое и мальчишеское, сменившееся непоколебимой отвагой.

Он был бледен, худ и выражение ангельской чистоты навсегда исчезло с его лица. Щеки слегка ввалились, но вместе со здоровьем и силой вернулась и красота. Но, конечно, это не была уже та красота, при виде которой женщины, подобные тете Матильде, восклицали: «Ах, какой милый мальчик!» Больше всего изменились его глаза. Темно-синие, преисполненные чувства и теплоты глаза мальчика были теперь полны непроницаемости. В них чувствовался знак смерти, который придавал им особую силу. Когда он начал ходить, то и в походке своей заметил перемену. Он иначе ставил ногу, иначе держался. Исчезла прежняя легкая, застенчивая походка. Он сам замечал суровую костлявость и прямоту своей осанки; но к этой костлявости он привык за время болезни и примирился с нею.