Кирил Бонфильоли - После вас с пистолетом

Когда необходимое поспешное путешествие в мертвецкую свершилось, мы все стали лагерем в околотке столицы этого графства — не могу вспомнить название, но всегда буду вспоминать ее как Чертокульвик, — где мне понадавали огромных кружек чая, и я познакомился с уголовным инспектором, положительно пучившимся от прозорливости и хорошо разыгрываемого дружелюбия. Он задавал мне лишь самые естественные и очевидные вопросы, а затем любезно сообщил, что мне забронирована комната в том из местных подворий, что почище, куда меня и сопроводит подведомственный ему детектив-сержант. О да, и откуда он же и заберет меня завтра утром, дабы мы вновь встретились в мертвецкой.

— Похоже, это дело его не сильно заинтересовало, а? — как бы между прочим осведомился я у сержанта, когда этот последний декантировал меня перед строением, которое, видимо, я должен называть местным отелем.

— А чего — старый бродяга, делов-то, — ответствовал сержант.

— А, — промолвил я.

Ужин, разумеется, «не подавали», ибо уже вполне пробило восемь, однако озлобленная ведьма — после того, как я уплатил ей немалую мзду, — приготовила мне чашку супа и нечто под названием «яишня-со-тчиной». Суп оказался нехорош, но хозяйка, по крайней мере, любезно вытрясла его из пакетика перед тем, как заливать теплой водой. А «яишню-со-тчиной» я предпочитаю не обсуждать.

Тщетно будет делать вид, что спал я качественно.

Что ж, вот мы и на следующее утро — все умытые, выбритые, лосьонно-ароматные; привычки наши дороги, насколько по карману нашим кошелькам. (А, говоря вообще, в случае детектив-констебля — намного дороже: меня беспокоят полицейские в роскошных костюмах.) Срамно было глазеть на старый грязный труп на плите покойницкой. Рефрижерация лишь на йоту пригасила богатство и разнообразие его телесных запахов. Рот его раззявился саркастическим манером; зубы внутри были немногочисленны — и лишь немногие из оных могли бы встретиться. Инспектируя зубы, инспектор не торопился.

— Даже бродяга, — сердито промолвил я из самой глубины своей виновной души меж хорошо дентрифицированных фортификаций слоновой кости, — даже бродяга мог бы заполучить у Национальной службы здравоохранения комплект для скрежета. То есть: ну черт возьми.

— Верно, — согласился инспектор, разгибаясь от орального провала мертвечины.

Мы строем прошествовали в ту комнату, где на складном столике были разложены жалкая бродяжья амуниция и прочая параферналия — вместе с предписанными тремя копиями списка вышеозначенных пожитков. На ноздри наши обрушился мгновенно пресыщающий ужас так называемого «освежителя воздуха» — аэрозоля «со вкусом лаванды», — и инспектор зарычал омундиренному тупице, который тут всем распоряжался.

— А если бы я захотел это понюхать? — вот что он зарычал.

— Простите, сэр.

— Что бы вас ни возбуждало… — пробормотал детектив-констебль от дверей. Инспектор сделал вид, что не расслышал, — челядь в наши дни найти непросто, да и в любом случае он заметил убийственный взгляд, брошенный на детектив-констебля детектив-сержантом: взгляд сей красноречиво свидетельствовал, что назавтра некие разнаряженные детектив-констебли осознают, что отягощены небольшими, но премерзкими нарядами вне очереди.

Предметы, выложенные на складной столик, представляли собой зрелище, не пригодное для брезгливого взора. В том, что касалось нательного белья, политика покойного, судя по всему, сводилась к лозунгу «живи и дай жить другим», не говоря уже о «плодитесь и размножайтесь» [93]. Этих интимных одеяний присутствовало несколько слоев, и было очевидно, что в местной полиции не нашлось добровольцев их разъять. Инспектор собрался с духом и приступил к выполнению этой задачи сам: железный человек. После чего проверил списочный состав жалкого бродяжьего имущества, извлеченного из карманов и котомки трупа. Проверял он столь же въедливо, как атторней обвинения мог бы изучать список рождественских подарков президента Никсона.

Там были древние безымянные огрызки того, что некогда могло оказаться едой. Там была банка от тушеной фасоли пенсионного возраста с дырочками по краям, чтобы продевать проволочную петлю; внутренность банки покрывали отложения окаменевшего чая, а наружность — сажа. Там была плитка прессованного табака с награвированными следами зубов — затруднительно сказать, человека или зверя. Дешевый тупой перочинный нож с целлулоидной рукояткой той разновидности, что изготовляется для продажи. В основном — школьникам. В мозгу моем что-то шевельнулось. Кусок мыла, весь изъеденный, с грязью в фиссурах. Жестяной коробок с дюжиной красноголовых спичек и полудюймом свечи. Цветная фотография из журнала «дрочилкины картинки» — «бобрик нараспашку», как их называют, вся потертая на сгибах и довольно замусоленная. Луковица, вспотевшая корка сыра и немного холодной жареной картошки, аккуратно упакованные в картонную коробку с подстежкой из фольги — такие выдают в китайских ресторанах навынос. Неопрятные бумажные фунтики с сахаром, чаем, солью… ах, ну, в общем, сами знаете. Или, быть может, не знаете; счастливчики.