Кэтрин Хайд - Когда ты был старше

— Вы же полиция! Если вы не способны меня защитить, то кто же защитит? Что мне делать? Я вас об этом спрашиваю! Почему мне нельзя жить в этом городе, как любому другому? Почему мне нельзя жить в покое? Что такого я сделал, что не заслуживаю жить в покое? Я веду тихую жизнь. Я никому не причинил зла. Кому я навредил? В следующий раз мне бомбу кинут!

Мичелевски тут же вставил слово:

— В этом я сомневаюсь, сэр. Не думаю, что они старались кому-то причинить вред. Возможно, хотели напугать вас. Может даже — заставить вас уехать.

— Это то, чем я зарабатываю на пропитание. Мне известно, что есть люди, которые хотят, чтобы мы собрали вещички и уехали отсюда, но как мне это сделать? Бизнес до того скуден, что у меня нет денег, чтобы начать все заново. Я должен знать, что вы способны обеспечить мою безопасность.

— Я не говорил, что вам следует уехать. Сказал только, что не похоже, будто они собрались причинить кому-то зло.

— Моей дочери. Моей дочери всего двадцать лет, и она работает одна по ночам. А это маленький городок, и всем об этом известно.

— Если всем об этом известно, то не приходило ли вам в голову, что кто-то намеренно сотворил это, когда здесь были вы, а не ваша дочь? Может, легче издеваться над взрослым мужчиной, чем над молодой женщиной.

— Удивлюсь, если у них хотя бы на это чести хватит. А что, если вы окажетесь не правы?

— Вот что мы можем сделать для вас, сэр. Мы усилим здесь патрулирование: будем проезжать мимо по три-четыре раза между четырьмя и семью часами утра. И раз уж городок наш маленький и все такое, мы вполне себе представляем, кто составляет в нем небольшую шайку злодеев, так почему бы не пустить слух, что к любому проявлению вандализма по отношению к вашей лавке полиция отнесется очень серьезно. Что мы ведем наблюдение, что мы прижмем очень крепко, если нам не понравится то, что мы увидим. В таком роде. Что скажете?

Я следил за Назиром, ожидая, как он отреагирует. Какое-то время он пристально смотрел на копа — гордый и дерзкий.

Потом произнес:

— Это далеко не гарантия.

— Никаких гарантий нет, — развел руками полицейский. — Думаю, вы знаете об этом, сэр.

Долгое молчание. Я чувствовал холодный ветерок на своей шее.

— Я должен идти готовить пончики, — сказал Назир. — Не могу позволить себе не продолжать работу.

И он ушел. Проследовал на кухню, тем дело и кончилось.

Полицейский обратился ко мне и кивнул головой на столик подальше от холода из разбитой витрины. Мы уселись друг против друга.

— Похоже, он немного огорчен, — сказал Мичелевски.

— Еще бы.

— И я его не виню.

— Понятно.

— Так, может, просто подбросите мне кое-какие подробности для протокола?

— Обязательно.

— Это произошло как раз перед тем, как он позвонил? Или вы пришли и обнаружили все в таком состоянии?

— Мы были здесь, когда все случилось. Мне не спалось, вот я пришел сюда поговорить с Назиром.

— И вы видели кого-нибудь? Машину или пешехода?

— Нет. Я выбежал на улицу, но никого не заметил. Было уже слишком поздно.

— Ясно. Н-да. Понимаете, не стану врать и говорить, что расследование выявит больше этого.

— Понимаю. По-моему, ему просто нужно свидетельство полиции для страхового возмещения.

— Понятно.

— Я тоже беспокоюсь за его дочь. Вы же не думаете, что в следующий раз и впрямь швырнут бомбу, верно?

— Сомневаюсь, — сказал коп, вставая. — Ваше имя, для протокола?

— Рассел Аммиано.

— Не подскажете, как пишется? — попросил он.

И я подсказал.

— Короче, я бы не слишком волновался из-за этого. Пока что преступления выглядят как выражение мнения. Может, стоят кое-каких денег. Никто, похоже, не ставит целью чинить кому-то зло. Время пройдет, и все успокоится.

— Надеюсь, вы окажетесь правы, — сказал я.

— Я тоже.

Коп встал, проложил себе путь через море битого стекла до двери и вышел.

Я прошел через кухню, чтобы взять метлу.

Назира я нашел стоявшим у стола, он уперся в него сжатыми кулаками и низко склонил голову. Я подумал, что он плачет.

Но, когда он взглянул на меня, я понял, что он сдерживает гнев. Не слезы.

— Я возьму метлу и избавлюсь от осколков, — сказал я. Он кивнул. Не так, будто говорить было не о чем, а так, будто способность говорить пропала у него на время.

В кладовке я нашел большую метлу. А еще гигантский рулон оберточного пластика. Хотя его я даже и не искал. Я просто потянулся за метлой, перегнулся через большие белые канистры (в кладовке было море этих пятигаллоновых белых канистр с защелкивающимися крышками) — и этот рулон сам попался мне на глаза.