Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Вначале отец Габриэлито тоже рыбачил, как рыбачили дед, и отец деда, и дед деда, однако он не хотел вечно оставаться на море, которое приносило лишь нищету; он стал искать работу и поступил учеником в шорную мастерскую; заработок был невелик, но зато регулярный и не зависел от прихотей моря.

Когда началась война, отец Габриэлито пошел в горы, «взял и пошел»: там было будущее — ведь выступали против испанцев, которые владели всем в Сагуа. Скоро он уже почем зря рубил головы королевским солдатам, и стоило ему заслышать рожок, созывавший на битву, как он бросался в ярости, сливаясь воедино со своим конем, точно кентавр.

Он жил в горах с повстанцами, но несколько раз приезжал в Сагуа, и все по ночам; приезжал он к Эухении, дочери начальника железнодорожной станции Кагуагуа, и страшно обрадовался, когда она сказала ему, что ждет ребенка.

Когда война кончилась, его выдвинули в члены городского совета, и на первых же выборах он прошел голосованием. Он женился на Эухении, которая должна была родить. Арендовал пустырь за пять песо в год и на деньги, которые одолжил ему кузнец-галисиец, построил дом. Огородил двадцать кабальерий [36] * Кабальерия — старинная испанская мера площади. На Кубе кабальерия равна 13,42 га. земли и записал их на свое имя. Вот тогда он и начал отращивать бороду и подбривать бакенбарды. В начищенных до блеска сапогах стал прогуливаться в тени городских арок. По воскресеньям нанимал экипаж и катался с Эухенией и Габриэлито.

Город Сагуа был центром процветающей области, куда входили сентрали «Сан-Рафаэль», «Сан-Педро», «Панчита», «Рамона», «Каридад», «Сан-Висенте» и «Рейес». Здесь на пастбищах бродил вывезенный из Колумбии скот, который давал большие прибыли.

Это верно, что муниципальный чиновник получал тогда сорок песо в месяц, а алькальд — сто, но так же верно и то, что бутылка водки стоила два куартильо, а одного дублона хватало на много дней.

Рабочие из кузницы и мастерской, где изготовляли сбруи и портупеи, столько не зарабатывали и, конечно, с трудом сводили концы с концами, но ведь и никакого общественного положения они не занимали. Среди членов клуба «Лисео», куда входили все сливки общества, не было таких, кто бы терпел нужду, и во время игры на зеленом сукне ломберного стола поблескивали унции и луидоры.

Настало время, когда жизнь Габриэлито словно разделилась, вернее, кончилась одна и началась другая, но во все последующие годы он не переставал тосковать о добрых старых временах, когда были светские балы, шутки Ребольяра, веселые звуки органа, каштановые волосы Тэре, замучившей себя призраком греха, и легкая поступь отцовской лошади, — словом, все то, что потом нередко погружало его в тихую грусть.

Комар кружил над его головой. Вот он поднялся вверх по спирали и, бросившись отвесно Вниз, уселся ему на веко. Каетано смахнул его, проведя рукой от лба к щеке. И, отнимая руку, увидел комара в пятнышке крови, увидел его перепончатые крылышки и скрюченные лапки.

Лола Мена спала рядом. Она была хороша в этой своей розовой ночной рубашке. Он хотел было разбудить ее, но потом подумал, что завтра у него будет много работы, и утешился сигарой, которая тлела в пепельнице.

Дом в «Курухее» был удобный. Дела в сентрали шли исправно: тростник уродился, а цены на сахар стояли высокие. На вырученные деньги Каетано собирался выкупить из заклада магазин и лавки. Но первым делом он выкупил поместья, чтобы расширить плантации тростника.

Он стал замечать, что все чаще испытывает чувство умиротворения. Иногда ему снились огромные пространства, покрытые от края до края сахарным тростником: и вместо моря — тростник, и вместо сельвы — тростник, и даже вместо неба — сплошной тростник — всю землю, насколько хватало глаз, затоплял тростник, крепкий, зеленый, каждую минуту, каждый час, каждый месяц рождавшийся заново. Он погасил сигару, выключил свет и опустил москитную сетку.

В пять часов он уже был в ванной и умывался, а Лола принесла ему кофе. Он кончил одеваться, и ему сказали, что управляющий ждет. Когда Каетано поздоровался с Эрмидио, на дворе было еще темно. Они выехали верхом и не спеша к рассвету добрались до селения Гума. Там Каетано поговорил с управляющим сентралью и отправился дальше, к Ла Пасторе.

Все утро он ехал по уходящим к горизонту зарослям тростника. К половине одиннадцатого он побывал уже на четырех плантациях и знал, как идет уборка. На сахарном заводе «Ла Луиса» они остановились поесть. Эрмидио собирался пойти и за собственные деньги позавтракать в кабачке, но управляющий пригласил его к себе на добрый рис с курицей. Они пошли за Каетано, чтобы пригласить его тоже, и нашли Каетано за кабачком: он сидел на земле, а рядом лежал узелок, который он все утро возил с собой в сумке и откуда теперь вытащил кусок хлеба, баночку сардин и нагревшуюся на солнце бутылку вина. Управляющий «Ла Луисы» повторил свое приглашение.