Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

— А почему ты здесь? — спрашивает Даскаль.

— Где?

— Здесь, за изгородью, одна.

— Я устала, — отвечает Мария дель Кармен.

— От чего устала?

— От голосов, от людей…

— Надо полагать, ты не должна уставать от этого. Надо полагать, ты должна быть к этому привычной.

— И тем не менее я устаю.

— Иногда это надоедает, — говорит Даскаль.

— Только иногда, очень редко.

— Ты же принадлежишь к…

— Я сидела там, слушала и вдруг почувствовала такую усталость, будто делаю одно и то же тысячу лет.

— Да, но ты принадлежишь…

— К чему?

— К этому миру, к ним. А я — нет…

— Ты — нет?..

— Я — нет… Я не езжу в Варадеро на регату, не хожу по воскресеньям в Кантри-клуб. У меня нет машины со съемным верхом, и я не занимаюсь греблей, вообще никаким спортом не занимаюсь. Не одеваюсь у Мьерес. Не бываю в театрах на Бродвее и не могу поговорить о последних пьесах. Мой отец не играет в гольф, а мать не разбирается в бридже. У меня дома нет установки для кондиционирования воздуха, а в ресторанах — кредита, я не расплачиваюсь чеками в «Эль Кармело».

— Я тебя ни о чем таком не спрашивала. Ты, оказывается, с комплексами.

— А вот ты член Билтмор-клуба, учишься на философском факультете в университете Вильянуэвы и входишь в команду игроков в софбол.

— Откуда ты все это знаешь?

— Просто я читаю «Золотую книгу» Альвареса де Каньяса и университетские отчеты. Это мое любимое занятие. Читаю их каждый вечер перед сном. Вместо молитвы. И все на свете должны поступать точно так же.

Посередине газона на стеклянном столе стоят два серебряных блюда с рыбным пудингом и заливной индейкой, аккуратно украшенные во французском вкусе. В центре сверкает большая хрустальная чаша со сладким салатом из фруктов, политым сливками и посыпанным орехами. Рядом — рис по-милански. А дальше — шоколадный мусс и ромовая баба. На столике сбоку — фарфоровые тарелки, серебряные приборы в стиле ренессанс и салфетки с брюссельским кружевом и монограммой «SS», вышитой в причудливом овале.

Маргарита, Франсиско Хавьер, Анита и Карлос едят, сидя около розария за столиком из белого металла. «А мне больше нравится он. Вот это парень. — Марлон Брандо хорош — это правда, но Вивьен Ли неподражаема. Видно, тот, кто придумал эту картину, совсем тронутый. — Его зовут Винчестер или вроде этого… — Теннесси Уильямс. — Он самый. Не поймешь хорошенько, что там происходит, но очень здорово. — А эта сцена, когда старуха приходит продавать цветы для покойников! У меня волосы дыбом встали. — Не знаю уж, где откопали этого Марлона Брандо, но он настоящий мужчина. — Здорово (Карлос) анонсируют фильм: «Она хотела быть хорошей, но один час страсти изменил ее судьбу». — (Продолжительная пауза.) — Это верно (Маргарита), она хотела быть хорошей… — Но один час страсти… (Карлос.) — Он должен был лучше обращаться с бедняжкой сумасшедшей, ведь от этого она и сошла с ума; она и так была ненормальная, а из-за него совсем помешалась».

— Ты думаешь, монах считал, что цена, которую он уплатил, стоила рая? — спрашивает Мария дель Кармен.

— Не знаю. Этого никто не знает. Зачем ты пришла сегодня?

— Возможно, он принял наказание с восторгом. Видимо, эти триста лет стоили того, чтобы быть потом сожженным заживо.

— Очень многие с этим согласны.

— Ты считаешь, монах поступил правильно?

— Не знаю. Иногда мне кажется, что да, но я не уверен, — говорит Даскаль.

— А ты бы поступил, как он?

— У монаха было несколько путей. Первый: не позволять себе думать о рае и жить по правилам своего ордена, как все остальные. В таком случае осложнений и не возникло бы.

— Но тогда он и не испытал бы…

— Второй: отказаться от мысли о птице сразу, как только он увидел ее, запереться у себя в келье, пока не минует искушение.

— Это было бы трусостью.

— Третий: пойти на это сознательно, отчетливо понимая, что за необычайным приключением и огромной радостью обязательно последует наказание.

— И принять пытки и смерть.

— Да, пойти на них сознательно.

— Но тогда надо знать заранее, что время, которое проведешь в лесу, стоит того.

— Ты не любишь риска. Зачем все-таки ты пришла сегодня?

— Меня пригласили. Не забывай, что я принадлежу… — говорит Мария дель Кармен и улыбается.

— Этого еще недостаточно.

— Верно, просто на этот вечер у меня не было ничего лучшего.

— Хочешь есть? — спрашивает Даскаль.

Девушка в простом, черном, очень облегающем платье и молодой архитектор в сером итальянском костюме курят «Честерфилд», курят, ни на минуту не забывая, что сегодня вечером их будут фотографировать для рекламы сигарет, курят в рассеянном свете белых фонарей, одурманенные и расслабленные вином. Джаз надоедает, и кто-то меняет пластинку. Меняет на дансон. Дансон композитора Ромеу. Изысканные движения курильщиков становятся другими — теперь они обыкновенные, земные. Все направляются к накрытому столу.