Марта Фомина - Детство Ивана Грозного

Ваня совсем упал духом: сознание собственного бессилия угнетало его. Митрополит жалел уже, что дал согласие — к чему малолетке такие картины!

Но вдруг глаза мальчика оживились. Он увидел над одной из дверей табличку с полустертой надписью: князь Углицкий Дмитрий Андреевич.

— Кто такой? — встрепенулся Ваня и сделал тюремщику знак, чтобы дверь открыли.

Пока отыскивали в связке нужный ключ, пока отмыкали крепкую дверь, Иоасаф рассказал Ване скорбную историю узника.

Внук Василия Темного, сын Андрея Васильевича Углицкого, Дмитрий был посажен в темницу совсем юным только за то, что имел несчастье родиться племянником Ивана Третьего, для которого самодержавная власть была превыше всего, даже кровных уз.

— А я и не знал, что он жив! — закончил Иоасаф свой рассказ. — Слышал только, что брат его Иван, постриженный в монахи, умер уже несколько лет назад и похоронен в Вологде.

Наконец, дверь со скрипом отворилась, и при неровном свете свечи перед вошедшими предстала страшная картина: в крохотной каморке, по углам затканной паутиной, сидел неподвижно у стены скованный по рукам и ногам седой, как лунь, старец, похожий больше на скелет, чем на живого человека. Огромный паук качался перед его лицом, повиснув на длинной белой паутинке.

— Уберите паука, не то он укусит князя! — закричал Ваня в ужасе.

— Нельзя, государь, князь говорит, что это его друг. Он с ним беседует, — сказал, улыбаясь, тюремщик, но все же замахнулся на брюхатого собеседника, и тот, перебирая мохнатыми ногами, вбирая в себя нитку, будто наматывая на невидимый штырь, поднялся на потолок и скрылся в завесах паутины.

— Сколько же вы здесь, князь, находитесь?

Но узник промолчал, на вопрос ответил тюремщик:

— Говорят, полвека скоро сравняется.

— Как же вы могли столько времени держать князя здесь?! — набросился Ваня на тюремщика. — Такого больного и старого! Да тебя самого за это следует посадить!

— Ты зря, государь, гневаешься, — вступился Иоасаф. — Он всего лишь слуга, а слуга выполняет волю своего господина. Распоряжение государя не может отменить даже его собственная смерть, пока на престол не взойдет его преемник. Видимо, твой отец забыл про него или решил, что он давно уже умер, а слуги боялись напомнить: это могло быть оценено, как самовольство, и дерзнувший всколыхнуть неприятные воспоминания мог поплатиться жизнью. Ничего не поделаешь, дитятко, был такой жестокий обычай: как только воцарялся новый государь, так родных его, способных оспаривать престол или подозреваемых в этом, тут же ссылали или сажали в темницы.

Он хотел сказать не «был», а «есть», да пожалел ребенка.

— Но ведь я могу сейчас своей волей выпустить его из тюрьмы?

— Мы для этого и пришли сюда!

— Скорее, скорее снимайте с него эти цепи! — закричал Ваня, вспыхнув от радости.

Тюремщик бросился исполнять приказ. Расклепали наручники, кандалы. Цепи, которыми князь был прикован к стене, упали к его ногам.

Но узник даже не пошевелился, никакие чувства не отразились на землистом лице, черты которого напоминали стебли растения, выросшего под камнем.

Тюремщик попытался как-то расшевелить старика:

— Князь, государь наш Иван Васильевич пожаловал тебе свободу. Ты можешь выйти на волю и делать то, что тебе захочется!

Что-то дрогнуло в лице старца. Держась руками за стену, он выпрямился. Если бы не согбенная в дугу спина, он, наверно, коснулся бы головой потолка. Губы его задвигались, в горле захрипело. Наконец, медленно растягивая слова, будто учась говорить, он произнес:

— Спасибо на добром слове, но зачем мне свобода? Я никуда не пойду: здесь мой дом.

Больше он не произнес ни звука. Ваня растерялся, стал предлагать любимые книги и лакомства, но вскоре умолк — старик смотрел на него непонимающе. Рядом с его убогой постелью лежал затрепанный псалтырь [40] Псалтырь — священные песни Давида, часть Ветхого завета. , краюха черного хлеба, стояла жестяная кружка с водой. Видимо, уже полвека он читал только эту книгу и знал лишь эту пищу.

Едва передвигая ногами, Ваня поднялся по лестнице из подвала. Казалось, несчастный старец переложил на его плечи весь груз своих лет. Оказавшись на воздухе, мальчик вдруг разразился рыданиями.

— Ну полно, полно, дитятко, — утешал его Иоасаф, обняв за плечи и сам готовый расплакаться. — Пройдет несколько дней, и ты увидишь, как старый князь обрадуется свободе! Он просто разучился ходить! А вот мы откормим его, выведем на солнышко, и тогда его обратно и пряником не заманишь!