Чезар Петреску - Патриархальный город

Этот жест произвел магическое действие, открыв путь вдохновению.

Он тотчас обрел голос и усмехнулся, заранее восторгаясь тем, что сейчас произнесет:

— Видите ли, сударыня, все это вопрос доброжелательства. В городе с пятнадцатью тысячами жителей… Однако при чем тут «город»? Почему обязательно «город»? Стоит провести год в селе с тремя сотнями живых душ, внимательно наблюдая за всем, что происходит, и уже можно узнать всю гамму человеческих борений и страстей. Любовь и ненависть, ревность и неблагодарность, героизм и тщеславие, страдание и… все, все… Все, что изобразили в своих трагедиях, драмах и комедиях Софокл и Аристофан, Шекспир и Мольер, Расин и Толстой, Чехов или Бернард Шоу. Потому что, с тех пор как возникла жизнь на свете, все интересно и волнующе.

— И это вы называете жизнью? Это умирание! Это погребение заживо!

— Это, сударыня, зависит от точки зрения.

— Признайтесь, сударь, — вы встали на сторону Санди. Впрочем, этого следовало ожидать. Похоже, он не терял даром времени, пока вез вас с вокзала… Успел посвятить. Поплакался.

Прищурившись, Адина Бугуш переводила иронический взгляд своих зеленоватых глаз с одного мужчины на другого. Санду Бугуш хотел было возразить.

Но приятель опередил его. Он почувствовал, что на него смотрят свысока, как на безымянного представителя толпы.

Тайный демон подзуживал его немедленно взять реванш. Он как раз открыл богатую жилу Теофила Стериу.

И принялся за ее разработку, — до полного истощения:

— Пардон, сударыня. Это клевета. Санди ничего мне не говорил. И, вопреки вашему утверждению, ни во что меня не посвящал. Вы забываете, что глаз со временем приобретает профессиональные навыки. Глаз врача, например, может поставить диагноз даже прохожему на улице. Я не только посредственный адвокат, не только жалкий лиценциат филологии, по тупоумию оставшийся без кафедры…

— О да! Тысяча извинений! Как же я не подумала! Теперь говорит писатель, журналист… — враждебно усмехнулась Адина Бугуш. — Но увы! Не все мы писатели. Не всем нам дано находить удовлетворение или утешение в созерцании жизни. В наблюдении. В собирании материала для романов… Другие удовольствовались бы меньшим. Им достаточно просто жить этой жизнью, потому что такой дар не дается дважды. Таково право простых смертных.

Откинувшись на спинку плетеного кресла и соединив руки на затылке, женщина переводила взгляд с мужа на его друга, нервно покачивая закинутой на колено ногой.

Прозрачная тень ореховой листвы дрожала на ее лице и плечах.

Тудор Стоенеску-Стоян залюбовался изящной туфелькой, округлостью икр в золотистых темно-зеленых чулках, упругой грудью, натянувшей бледный шелк блузки; залюбовался этой томной изгнанницей, болезненной и полной соблазна. Однако едкая ирония, звучавшая в ее голосе, пробудила в его душе такие пласты, о существовании которых он и не подозревал. До того, как несколько часов тому назад он познакомился в поезде с господином Стэникэ Ионеску и его другом Кристаке, земледельцами и землевладельцами, он ни разу в жизни не солгал.

Его вполне удовлетворял образ другого, выдуманного Тудора Стоенеску-Стояна, существовавшего лишь в его воображении; он хранил его для себя, используя лишь для внутренних монологов. А теперь нелепая необходимость настоятельно вынуждала его открыть второго Тудора еще и чужому взгляду, подтасовать жалкую действительность, представив ее в радужном свете.

Он успел побриться. Надел другой костюм, почти столичного покроя, свежую рубашку и галстук, привезенный одним злополучным клиентом из Вены. От его рук свежо и приятно пахло английским мылом: это мыло лежало на умывальнике, свидетельствуя о внимательности и утонченном вкусе хозяйки. В нападках Адины Бугуш ему виделось нетерпеливое желание привлечь его на свою сторону, объединиться с ним против мужа с тюленьими усами и отсталыми провинциальными взглядами. Весь этот турнир с ломанием словесных копий имел, скорее всего, только этот тайный смысл. Кокетство. Женская уловка. В любом случае, нашелся, наконец, человек, готовый отнестись к его мнениям всерьез, обсуждать их, спорить. Она просила его быть судьей.

Входя в роль, он улыбнулся с превосходством мужчины, пресыщенного слишком богатым и преждевременным опытом:

— Сударыня, жизнь можно прожить где угодно. Декорации не имеют ровно никакого значения. Они нужны лишь оперным и драматическим режиссерам, чтобы скрасить ничтожество текста… А в реальной жизни декорации, я бы сказал, нередко подавляют человека, если они для него слишком громоздки. Подлинные драмы и самобытные характеры — достояние провинции. «Мадам Бовари», рассказы и пьесы Чехова, романы Мориака и Эдуарда Эстонье. Жизнь, сосредоточенная внутри человека. Человека прямостоящего.