Чезар Петреску - Патриархальный город

Вот и она не сумела до конца осуществить жестокую месть, как много раз не успевала в делах добрых и человечных. Любые попытки были бесполезны. Все здесь было ей бесконечно чужим!

Санду стоял посреди комнаты, не зная, что делать. Шляпка Адины торчала на его кулаке, как на болванке в витрине шляпницы. Адина взяла у него шляпу. Кинула ее на кровать. Положила письмо в ящик письменного стола и повернула ключ.

— Что теперь?

— А теперь пойдем в сад, посмотрим, как там наши цветы. Это поинтереснее, чем слушать доклады нашего с Теофилом Стериу друга…

Однако ирония в его голосе звучала принужденно и грустно.

А в это время, стоя на эстраде в зале театра и кинематографа «Центральный», их друг Тудор Стоенеску-Стоян напрасно искал супругов глазами. Всю ночь он готовился к своей лекции-апологии. Перечел памятные страницы из произведений Теофила Стериу. Набросал на листке план. Очень краткий, ибо знал уже, что, независимо от систематического плана, все и так сложилось у него в сердце и готово излиться бурным потоком.

Он тянул с началом, ожидая появления друзей. В зале было две пустых ложи. Одна из них была Бугуша.

Глядя из-за занавеса, он время от времени вздрагивал, — вот, наконец, и они! Зал был набит битком. Весь город собрался здесь. Даже недавние друзья и оттого еще более непримиримые противники Эмил Сава и Атанасие Благу. Он видел, как они старательно отворачиваются друг от друга, лишь бы не поздороваться… Свирепость политических маневров в провинциальном, к тому же патриархальном городе приводила его в восторг. Он знал, предвидел, что речью своей сумеет укротить все то злое и осветить все то темное, что таится в сыром подземелье их совести. Он не чувствовал волнения!.. Удивлялся собственной уверенности, — настолько это не соответствовало его робкой и трусливой натуре. И это чудо свершилось за одни сутки.

Ночь, проведенная за чтением Теофила Стериу, сказалась на нем благотворно, укрепив и облагородив его дух. И теперь трепет вечности, которым были проникнуты страницы Теофила Стериу, он должен передать толпе, собравшейся в зале.

Однако в первую очередь он хотел говорить для Адины Бугуш и Санду Бугуша. Директор, оттягивая воротничок и астматически дыша, уже трижды заходил на сцену поторопить его. Балкон и галереи ломились от набившихся туда учеников. Стонали переполненные ложи и кресла партера. Толпа обнаруживала признаки нетерпения.

Только две ложи оставались пустыми.

Когда директор пришел в четвертый раз, Тудор Стоенеску-Стоян сдался. Он дал знак. Свет в зале погас. Занавес поднялся.

Эта речь и в самом деле осталась памятной для города и единственной в жизни Тудора Стоенеску-Стояна. Безо всякого искусства, лишь собственным волнением, искренним и глубоким, он привлек к себе сердца и тысячью незримых нитей связал их воедино. Взмахом руки он разделил все человечество надвое. На немногих, таких, как Теофил Стериу. И множество остальных, обыкновенных людей, вроде тех, что собрались в этом зале. Описал посредственность, суетность, тщеславие, боязнь трудностей, жалкую покорность и бессилие перед судьбой — с неподдельным смирением изобразив самого себя, как представителя этого великого множества. И по контрасту обратил мысли слушателей к жизни писателя, который, словно добродушный и мудрый великан, склонился над муравейником мелких судеб, все понимая и прощая. Даже голос Тудора Стоенеску-Стояна звучал сегодня иначе, чем всегда. А глаза все время обращались к пустым ложам в темноте зала. В какой-то миг он заметил две тени, проскользнувшие на свободные места. Ему показалось, что это они. Наконец-то!.. Он продолжал, обращаясь прежде всего к этой ложе: к друзьям, перед которыми, ради собственного спасения, должен был в этой лекции исповедаться полностью и до конца. На листок с планом он так ни разу и не взглянул. Не было нужды! Слова ему внушал вдохновитель более возвышенный, нежели четкий заранее продуманный план… Как пролетел этот час? Этого не знал ни он сам, ни толпа в зале, душою прильнувшая к его устам. Когда он кончил и зажегся свет, он не заметил ни мелькания хлопающих ладоней, ни платочков женщин, что украдкой утирали мокрые ресницы. Его глаза обратились к ложе, где, как он думал, сидели Адина Бугуш и Санду. Но из ложи ему хлопали Пантелимон Таку и какой-то пескарь. В чем дело? Что произошло? Почему они не пришли?

Он пожимал протянутые руки, не соображая, кому и что говорит. Но вот его подхватил за локоть префект Эмил Сава: