Петер Фаркаш - Восемь минут

Стул у Старика случался лишь тогда, когда кишечник был наполнен до определенного уровня. В этот раз у него не было ни запора, ни других проблем, но очередное опорожнение запаздывало уже почти на день; организм был загружен больше, чем обычно. Живот пока не болел; ощущалось лишь некоторое давление. Утром Старик, проснувшись, обнаружил, что у него эрекция. Не слишком сильная, да и длилась недолго; но Старик был удивлен. Сначала он подумал, что ему просто пора помочиться. Однако позывов он не ощущал. Он встал и принялся за привычные утренние дела. Еще не закончив готовить завтрак, он почувствовал, что ему нужно в туалет; хотя время для этого было необычное. Устроившись на унитазе и начав тужиться, он сразу ощутил, что вниз движется более плотная и тяжелая масса. Правда, давление странным образом захватывало не нижнюю часть живота: оно сместилось куда-то к пояснице, на левую сторону, под почки. Почти одновременно с этим, непосредственно перед тем, как каловая масса готова была покинуть задний проход, он вдруг почувствовал, что по мочевому каналу движется что-то теплое, слегка щекочущее. Кал длинной, толстой порцией упал в наполненный водой резервуар унитаза. Старик большим и указательным пальцем взял пенис, пониже головки, и поднял меж колен, повернув концом к себе. В щели канала появилась и остановилась, дрожа, густая, тяжелая, желтовато-белая капля спермы. Старик ошеломленно смотрел на нее; потом оторвал большой кусок туалетной бумаги и стер сперму.

Последнее время Старика трогало все, что живет. Скажем, он стоит у окна, взгляд его устремлен на улицу, и вдруг в поле зрения на блестящей глади стекла появляется крохотный черный жучок. Какое-то заурядное, ничем не примечательное насекомое. Оно медленно ползет, наискосок пересекая стекло прямо перед глазами Старика, и у того — словно жук ползет по его глазному яблоку — на глаза набегают слезы. И так происходит каждый раз, когда перед ним появляется что-то живое, занятое своим бытием. Помимо его воли, в нем горячей волной неудержимо взбухает растроганность. Он чувствует, как заполняются влагой слезные каналы, как набухают ткани в горле, как в нижней части глотки скапливается густеющая слюна. Неприятное ощущение. Однако самое мучительное — то, что все это остается в нем: ни слезы, ни слюна, ни выделения в носу наружу не выходят. Старик боится, что он испачкает себя, стекло, дневной свет; боится, что лапки жука увязнут в этой липкой массе, что у него склеятся крылья, что он не сможет доползти по стеклу до той точки, куда нацелился. Какой-то обычный жучок… Крохотное черное существо в бескрайней стеклянной пустыне, нанизанное на взгляд Старика. Жук ползает туда-сюда по поверхности зрачка — и от этого у Старика начинают работать всякие железы. Старик трет глаза — сначала кончиком указательного пальца, потом кулаком — и от этого жмурится и моргает. И в эти минуты то видит жука, ползущего по стеклу, то преломления падающего на слезы света; видит их как бы изнутри, словно находится в глубине слезы и оттуда наблюдает вспышки света на ее поверхности. Потом голова тяжелеет, веки превращаются в тяжелые завесы. Ему хочется лечь на стекло, вытянуться на нем: стекло — теплое, солнышко с утра согрело его. В сознании на миг появляется Старуха: что она скажет, когда увидит его лежащим у окна? Может, она ничего плохого и не подумает: ведь и прежде случалось, что он ложился на ковер, там, где его как раз покидали силы. Старуха в таких случаях не пугалась: бывало, позовет его пару раз, подергает за плечо или потычет в бок, а потом и сама ляжет рядом. В конце концов, какая разница, прямо здесь лечь или чуть в стороне, на диване. Насколько ей удавалось, она старалась устроиться так, чтобы как можно большая поверхность тела была залита теплым светом.

Старик открыл глаза. Он лежал навзничь, вытянувшись на одеяле, положив руки вдоль тела. Организм его был в полном покое. В комнате брезжил скудный, рассеянный свет; должно быть, еще совсем рано, подумал он, но не стал подниматься, чтобы посмотреть на часы. Он чувствовал: время вставать еще не пришло, и надеялся, что вернется в сон так же легко и незаметно, как вышел из него. Спать не хотелось, но обычно это не становилось препятствием, чтобы заснуть, если ему случалось проснуться раньше времени. Правда, глаза чуть быстрее приспособились к полумраку, из чего он заключил, что утро, пожалуй, ближе, чем он сначала решил, так что пытаться заснуть, видимо, уже не стоит. Придется все-таки посмотреть на часы, подумал он; однако шевелиться по-прежнему не хотелось. Брезжащий сумрак определенно казался приятным: в нем не было ни намека на щель, на просвет, словно над головой у него натянули какой-то навес из очень плотной ткани спокойного, ровного оттенка. Старик немного удивился: ведь даже в самые глухие ночные часы в окно попадал какой-то свет с улицы или из дома напротив. Он повернул голову, как обычно, когда просыпался ночью; но сейчас он делал это медленно: очень уж было приятно вести взгляд по ровной, гладкой поверхности, которая уходила вверх и вбок. В первый момент он комнату не узнал, потому что контуры предметов полностью сливались с фоном. Лишь рядом с собой он видел продолговатое возвышение, не слишком высокое; оно размещалось параллельно ему. Он сразу понял, что человек, лежащий рядом, это не Старуха. Он приподнялся на локтях и вгляделся пристальнее. Рядом лежал какой-то Старик; лежал мирно, неподвижно, вытянувшись. Старик не стал наклоняться ближе, рассматривая того со своего места. Ничего тревожного в том Старике не было, но и хорошего впечатления он не производил. Седые, не очень длинные волосы беспорядочно облепляли череп, длинный, мясистый нос торчал вверх, губы ввалились, кожа на шее пошла складками. «Эй, — тихо, но решительно обратился к нему Старик, и, поскольку реакции не последовало, повторил громче и резче: — Эй!» Ответа не было. Другой Старик лежал все так же невозмутимо. Старик на мгновение растерялся, отвел взгляд, потом немного сдвинулся влево и правой рукой, где-то на уровне пояса, ткнул лежащего рядом. Одеяло было мягким, но не вдавилось под пальцами. Он толкнул сильнее, несколько раз подряд, и тогда то, что находилось рядом, заколыхалось, словно резиновая кукла. И, в ритме колебаний, произнесло: «Ты чего? Эй! Ты чего?» И тут Старик открыл глаза. Его удивил яркий свет. Он не помнил, когда включил радио. Он пользовался радиобудильником, который будил только его. Видимо, он все же заснул, потому и было сейчас совсем светло. Он повернул голову, ища Старуху; вернее, тот продолговатый сверток, который она обычно собой представляла, так как любила спать, закутавшись в одеяло по макушку. Однако постель рядом с ним была пуста, и даже простыня не выглядела измятой. Не мог же он заспаться настолько, что не заметил, как она поднялась и вышла. Да и вообще она почти никогда не вставала первой. Старик приподнялся и оглядел комнату. Старуха лежала рядом с кроватью на полу, на одеяле, которое словно сама себе постелила, и мирно спала.