Дмитрий Глуховский: Восемь минут

Восемь минут… Много это или мало?

Восемь минут, за которые через семь кругов последних агоний погружается в бездну небытия целый мир, огромный мир низвергается в пучины смерти, и чёрные воды захлёстывают прибрежные города, вожделённо лижут неприступные стены и сокрушают их огромными кипящими волнами, стены сдаются под их могучим натиском, и воды смерти проглатывают дома и улицы, тонут в бурлящих хлебях хрустальные башни, осыпаются ажурные замки, рушатся вечные крепости, крошатся скалы, в страшном молчании погибают леса, исчезают поля и луга, медленно — один за другим гаснут миллионы огней, освещавших чей-то путь или согревавших чьё-то сердце — гаснут навечною. Горящие костры, свечи, очаги — они обозначат границы ещё не проглоченной мглой суши, и эти границы будут стремительно сжиматься, отступая перед всепожирающей стихией и беспощадной судьбой, пока по истечению восьми минут тёмные воды не сомкнутся над вершиной самой высокой из гор, гася последнюю искру жизни.

Как несправедливо мало отведено на гибель таких неземных красот, на свержение таких высот духа, с какой трусливой и жестокой поспешностью судьба уничтожает всё это за жалкие восемь минут, не оставляя времени на созерцание умирающей земли, на последние размышления, на раскаяния и исповеди, ни на отчаянное сладостное грехопадение, ни на просветление и на освобождение, ни на последнюю подлость, ни на последний героический поступок…

Эти восемь минут…

Они будут сожжены дотла паникой, сожраны примитивным и всемогущим животным ужасом, и счастлив неведающий, потому что в погибающем мире знание проклято, а незнание благословенно.

Они будут заполнены бессмысленными блужданиями по рушащимся лабиринтам агонизирующих городов, которые люди некогда возвели вокруг себя и которые теперь погребают под собой своих создателей.

«Мозг умирает через восемь минут после остановки сердца.»

Это восемь минут, которые должны пройти с того мгновенья, как гулкое эхо разнесёт по Вселенной последний удар остановившегося сердца и до той роковой минуты, когда погибнет лишённый кислорода мозг, и погаснет сознание. Восемь минут жизнь ещё будет тлеть внутри черепной коробки, за остекленевшими глазами, а иней смерти скуёт тело, когда остановится и затихнет казавшийся неутомимым маятник в нашей груди, и с печальным скрипом замрёт навеки весь сложный механизм. Но жизнь ещё будет укрываться в последнем бастионе, будет ещё долгие восемь минут держать осаду, а с каждой минутой отмирать и остывать всё новые мозговые клетки, и жизнь будет уходить всё глубже и глубже, пока некуда будет больше отступать, пока не сойдутся стены мёртвой плоти, наступающие со всех сторон и не раздавят её последнее убежище. И тогда оцепенеет сознание, и целебная прохлада смерти снимет лихорадочный жар мечущихся мыслей, и наступит успокоение.

И наше сознание — как впавший в летаргический сон и ошибочно похороненный человек, просыпающийся в своём гробу, когда кромешный мрак и два метра глины поверх крышки сдавливают разум в тисках отчаяния, и смерть сжимает горло стальной рукой и бежать от неё некуда, ведь живые, закапывая его в землю, так скупо отмеряли ему пространство. И ему выпало царапать крышку гроба, срывая ногти и не чувствуя боли от сотен заноз, которые впиваются в его тело, словно стрелы воинства Преисподней. Он жадно выпьет весь воздух, и будет кричать и звать на помощь живых. Но живые не помогают мёртвым, а он для них уже будет мёртв и соответствующая запись будет сделана в их книгах, вычёркивая его навсегда из их мира. И сырая глина впитает и заглушит его предсмертные стоны и крики о помощи. И иссякнет воздух.

Или словно последний оставшийся в живых матрос огромного трансокеанского лайнера, потерпевшего крушение и затонувшего. Вода уже залила все каюты и коридоры, и погубила всё живое, и только один последний матрос, запершийся в герметичном отсеке и спасший свою жизнь, последний живой на корабле, полном призраков и мертвецов, равнодушно глядящих в глаза глубоководным рыбам. Но воздуха в отсеке хватит ненадолго, и он всё равно обречён, и за те минуты, на которые он продлил свою жизнь, он заплатит гибелью стократ более мучительной, чем его товарищи: медленно задыхаться, чувствовать, как воздух становится горьким и мертвенным, бросаться головой на стены, рвать ногтями голодную грудь, тщетно молить о чём-то в последнем бреду, кого-то исступлённо заклинать — до самого конца.