Георгий Караславов - Дурман

— А и я не нижу, что хлеба на столе нет, — смутилась Тошка. — Что же ты, мама, мне не сказала, он рядом со мной — я бы нарезала.

— Уж ты нарежешь, ишь какая шустрая! — процедила старуха сквозь зубы и снова наклонила голову.

Тошка оставила вилку, отвернулась от стола и заплакала. Мальчик испуганно взглянул на нее, обернулся к дяде, к бабке, а потом обнял мать и заревел тоже. Старая вскинулась, глаза ее злобно сверкнули.

— Иди ко мне, внучек, иди, родной, — ласково позвала она, протягивая ему руки. Но он сердито отвернулся, замахал ручонкой.

— Не хочу, ты злая, ты плохая!

— Плохая я… всем я плохая…

— А какая же! — вспыхнул Иван, — думаешь, святая великомученица? — Он бросил в раздражении кусок хлеба на стол и стал нервно отряхивать крошки с рубахи. — Век прожила, думай, что говоришь!.. Да от тебя и помешаться недолго!

— Подожди! Подожди! — кивнула она злобно, — от молчунов-то скорее спятишь…

Тошка упала ничком, она задыхалась от несправедливой обиды. „Матушка, зачем ты меня на свет родила? — проклинала она свою жизнь, — зачем кормила-поила, зачем вырастила, раз я такая скверная?.. Неужто мне моего горя мало, так и дома поедом едят?.. И так крестные муки терплю, зачем же сердце мне терзают?..“ Она билась, как подстреленная птица, пальцы судорожно сжимались, словно хотели ухватить что-то ускользающее.

— Нет, это не жизнь, это не жизнь! — кричал Иван, стуча кулаком по столу, — что за напасть такая? Нечистая сила в доме поселилась? Сил нет! Хоть из дому беги…

Петю прижался лицом к матери, ласково гладил ее по щеке, приговаривая сквозь слезы:

— Не надо, мамочка, не надо!

Старая молча следила за происходящим, только лицо ее недобро дергалось. Не трогали ее ни крики Ивана, ни слезы снохи. Вот слова ребенка больно кольнули.

— Не плачь, не плачь, замолчи, — повторял он. — Вот погоди, вырасту, я бабку вздую, будет знать…

„Замолчит она, замолчит, что аж навеки онемеет!“ — думала старуха, пряча свою угрозу в черный платок, низко надвинутый на глаза.

После смерти Минчо старая зачастила в церковь. Ставила свечи во все подсвечники, целовала подряд все иконы перед алтарем, оставляла небольшие подношения: то платок, то немного хлопка, то кусочки сахара, а то и какую монету. Потом отправлялась на женскую половину: послушать, о чем бабы судачат. Но больше стояла столбом, глубоко уйдя в свои неведомые мысли, только губы ее неслышно шевелились.

Несколько дней назад достала откуда-то старую икону в деревянной рамке в ярком жестяном окладе и повесила в комнате. Перед ней на полочке появилась коробочка с фитилями. Затеплилась лампадка. Иван с раздражением наблюдал за всем этим, но ничего не мог возразить. Он знал, что она не уступит, да и был уверен, что она только и ждет, чтобы сцепиться с ним. Но в тот вечер, когда она довела до слез Тошку, Иван не стерпел.

— Над людьми измываешься, а потом грехи замаливаешь? — бросил он, когда мать поднялась с пола после своих молитв и глубоких поклонов.

— Над кем же это я измываюсь, сынок? — обернулась она резко, как ужаленная, — уж не над тобой ли?

— Да и надо мной… когда другим жить не даешь.

— Другим… — злобно прошипела мать, — другим, говоришь? Кому это другим? Кому?

— Невестке своей, чего там вертеть!

— Да я ради добра твоего, дурная голова, глаза хочу тебе открыть!.. Или лучше, чтоб я сидела, сложа руки, и ждала, когда меня слопают? Знаешь, как медведь-шатун корову задрал?

— Да какой из нее медведь? — смутившись немного, спросил Иван.

— Вот попадешься ей в лапы — увидишь! — покачала она угрожающе головой. — Медведи не только в лесу водятся…

— Ну-ну! — усмехнулся Иван. — Кого же это она задрала?

— Погоди, погоди! Тебя с потрохами проглотит…

— С ума сошла! — рассердился Иван. — Какая муха тебя укусила, совсем сбесилась…

— Сбесилась, сбесилась… Вот, погоди, когда обдерет она тебя, как липку, увидишь!

Иван широко раскрыл глаза.

— Кто?

— Та, за которую ты горой стоишь. Другому некому.

— Как так? — бестолково затоптался он, сглатывая липкую слюну.

— Да вот так. Полагается ей.

— Что ей полагается?

— Имущество наше, вот что.

— Как так, полагается?

— Полагается, по закону.

Иван смотрел на нее, ничего не соображая, словно спросонку.

— По какому такому закону?

— Как со Станкой Вылювой вышло. Вылю помер, Станка вышла второй раз замуж и оттяпала у них самую лучшую землицу. В воскресенье в церкви я виделась со сватьей Мариной, спрашивала. Да и не спрашивала даже, она мне сама начала все рассказывать. Сватья, говорит, и у вас в доме волчиха завелась, всех вас сожрет, говорит, все ваше добро к рукам приберет. Ты вот послушай, говорит, что нам наша сношка устроила… Обобрала нас до нитки, ножи — вилки, говорит, и то не постыдилась взять… Дома теперь — шаром покати…