Яков Ершов - Подростки

Светка уморила бы меня своей болтовней. Но я догадалась: накинула пальтишко и вышла на улицу. Сказала, что Сережу хочу повидать. Иначе она за мной бы увязалась.

Когда вышла за калитку, и правда мне очень захотелось встретиться с Сережей. Стала ходить мимо их дома. Думаю, увидит, выбежит. Но вместо Сережи выбежал Оськин. Ему тоже дома не сиделось. Хотелось с кем-нибудь переброситься словечком. Оськин умный и догадливый. Сразу же сказал, что Сережа уехал в город. Вернется только завтра. А он, Оськин, вышел немного мозги проветрить. Но я поняла, зачем он выбежал. Все мы в те дни думали лишь об одном — о Боре. И Оськин тут же перевел на него разговор. Он будто продолжал свой диалог со следователем. Ворчал, что понапрасну люди время тратят и лучше бы занялись Ванькой Косолапым, который живет у них во дворе и промышляет невесть чем, а больше всего довольствуется нечестными доходами.

Я прервала поток его красноречия:

— Погоди, Оськин. Что ж ты мне это рассказываешь? Ты бы Скороходову все сказал.

Он остановился, глаза на меня выпучил:

— Я и сказал! А как же. Всю правду-матку выложил. Он ко мне: откуда Ваньку знаешь? А я: его каждая собака во дворе знает. Он никому прохода не дает, а с нами, пацанами, всегда за панибрата. Меня следователь спрашивает: «А ты бывал у него, у Ваньки?» — «Сколько раз, — отвечаю. — С ним ведь просто. Заходи, садись. Никаких формальностей. Что хочешь, то и делай. Мне это попервоначалу нравилось. Хошь, лежи в потолок плюй, хошь, табак кури. Кисет тут же рядом лежит. И никто тебе ни слова супротив не скажет. Не то что дома: это нельзя, а это не положено. Сиди, как зверь в клетке, и двинуться не моги, а то еще грязными ботинками, не дай бог, на ковре наследишь. А у Ваньки — свобода. К нему ребята льнут».

Скороходов в свою сторону разговор клонит. «И Боря Мухин у него бывал?» — спрашивает. А мне скрывать нечего. «Как же, — говорю. — Бывал. Нас, дурошлепов, от него выкидывал. Придет, разгонит да еще Ваньке Косолапому милицией пригрозит. Только это мало помогало». — Оськин будто уже не со следователем, а со мной толкует, жалуется. — Скучно во дворе. Болтаются, болтаются мальчишки, и, глядишь — кого-нибудь опять к Ваньке Косолапому потянуло. Он тут же у подъезда сидит, побасенки рассказывает. Меня Косолапый совсем было заарканил. Пристал: выручи, говорит, будь другом. Сосед на курорт уехал, а я у него в квартире серебряный портсигар оставил да еще кой-какие вещички. Квартира на замке. Сосед невесть когда приедет, а вещички до зарезу нужны. Помоги. И всего-то вечерком в форточку нырнуть.

Я по дурости своей согласился. Чего, думаю, мне стоит. Тем более, он ко мне всей душой. Все было на мази. Косолапый гоголем ходил, улыбался в прокуренные усы. Друзьям своим, собутыльникам, хвастал: дверь закрыта с парадного подъезда, а мы с тыла все вещички уведем. А я по глупости и не соображал что к чему.

И не разговаривать бы мне с тобой сейчас честь по чести, если бы не Борька Мухин, который еще в ту пору отличался тем, что беспрестанно совал свой нос туда, куда его и не просят. Я одно время подозревал, что Ольга Федоровна его на меня натравливала. Все может быть.

Оськин приметил у забора бревна сложенные. Предложил:

— Присядем. А то в ногах правды нет.

Сели мы. Я уж загорелась, хочется знать, что дальше было.

— Что дальше? — отвечает Оськин. — Привязался Борька ко мне в тот субботний вечер: поедем да поедем в какой-то особый туристический поход. И рыбалка там, и уха у костра. А меня за главного кашевара агитирует. Не утерпел я, потому кашеварить люблю. Думаю, вещички в квартире полежат одну ночь, их не убудет, тем более, квартира на замке. Ну и поехал. А ночью, на привале, все честь по чести Борьке Мухину и рассказал. Расположил он меня чем-то. Или уху, мной сваренную, похвалил, или еще что, только никому я раньше про свои дела ни слова не проронил, а тут как на духу все поведал.

Взбеленился Борька страшно, когда узнал про все мои похождения. Ругал меня последними словами: и балбесом, и псом шелудивым. В общем, слово взял: чтоб к Ваньке Косолапому больше ни ногой. Как отрезало. Я согласился, но с него тоже клятву взял: никому о нашем разговоре не сообщать, словно его и не было. На этих условиях и союз заключили.

К Ваньке Косолапому я больше не пошел. Все. Отучил меня Борька. Правда, Косолапый в покое меня не оставил. Все пугал да стращал. А раз затащил в подвал и угрозой хотел на свою сторону повернуть. Устоял я, не сдался. Слово, данное Борьке, помнил.