Яков Ершов - Подростки

Отец потянул меня за рукав:

— Что-то не припомню. Может, пояснишь?

Не знаю, откуда у меня набралось смелости, но я продолжал упрекать отца:

— Не верю, что не помнишь, папа. Такое не забывается. В этот час тридцать лет назад началась война.

— Правда, правда, сынок, — смутившись, как мне показалось, соглашался отец.

А я продолжал говорить взволнованно и убежденно. О том, как в советском небе появились самолеты со свастикой. По деревенским хатам и по городским кварталам ударили орудия. И, лязгая гусеницами, тысячи фашистских танков поползли по нашей земле.

— И вот мы, школьники, пионеры и комсомольцы, — торжественно закончил я, — в этот час в память о тех, кто отдал жизнь за советскую Родину, за нас с вами, заступаем в почетный караул.

Отец не сразу нашелся, что сказать. Мне показалось, что он смотрел на меня полными удивления глазами, словно не узнавал меня, и недоумевал: я ли это, я ли такое говорю?

— Кто же вас надоумил? — только и спросил он.

— Никто, — ответил я. — Мы сами. Никто не знает. Тебе говорю об этом первому. Понимаешь, папа, мы подумали, если кому сказать, начнут согласовывать, выяснять, можно ли. Найдутся такие, которые скажут: надо пожалеть детей, зачем их поднимать в такой ранний час? Пусть поспят. А ведь те, что проснулись от гула фашистских орудий, от грома взорвавшихся бомб, ведь они тоже недоспали. Правда, папа?

— Правда, сынок, — глухо ответил отец.

— Так я пойду, папа.

— Иди, сынок.

И я, схватив со стула заранее приготовленную и отутюженную школьную куртку, выскочил за дверь и побежал вниз по каменным ступенькам лестницы.

Над кварталом неслись тревожные звуки пионерского горна. И вдруг горн умолк. Я с испугом глянул на поднимающийся над городом красный диск солнца (не опоздать бы!) и во всю прыть понесся к месту сбора.

А горн умолк потому, что Марии Сергеевне наконец удалось затащить Тамару в комнату.

— Томочка, Тома, — чуть не плача умоляла она. — Что с тобой? Ты же весь дом взбаламутила. Успокойся. Послушай мать с отцом.

Тамара глядела на нее широко открытыми глазами, но словно ничего не видела перед собой. Она вспоминала что-то очень важное. И наконец вспомнила.

— Да поймите же вы! — крикнула она. — В школе и так ребят мало. А вы еще меня здесь держите. — И бросилась к телефону.

Она достала блокнот со списком учеников класса и быстро нашла нужный номер. Торопливо набрала его. В трубке уже отвечали, а она, разволновавшись, не могла вспомнить имя того, кому звонила. Хоть опять в блокнот заглядывай. В голове все крутилось: как же его зовут? Как зовут?

— Вам кого? Вы куда звоните? — доносилось из трубки. И Тамара сказала:

— Оськин. Позовите, пожалуйста, Оськина.

— Какого Оськина?

И тут Тамара вспомнила, что Оськина зовут Олегом.

— Олега! — радостно закричала она. — Олега Оськина.

Оськин подошел очень быстро.

— Послушай, Олег, — кричала в трубку Тамара. — У меня тут такое случилось… Не могу из дому выйти. А ребята заступают в караул. Понимаешь? Сегодня война началась.

— Какая война? — гудел в ответ Олег. — Поспать не дают. Где она началась?

— Да у нас, ну какой непонятливый! Не сейчас, а тридцать лет назад. Великая Отечественная. Беги скорее к памятнику героям. Там тебя ребята встретят. Скажи, что вместо меня ты. Автомат возьмешь у Бориса. Для меня у него приготовлен. Да забеги к Шурупику, он тоже в запасе оставлен. Разбуди — и с собой. Для него автомата нет, так ты свой, то есть мой, ему отдашь. Когда отстоишь свою очередь. Понял? На тебя вся надежда. Выручай. Может, один раз в жизни случай такой представился: человеком стать.

Олег не отвечал.

— Ну, что ты молчишь-то? — переминалась с ноги на ногу Тамара. — Побежишь, что ли? Отвечай.

— А что сразу не сказали? — спросил Оськин.

— Боялись. Вдруг ты что-нибудь выкинешь.

— Безбожники! — ворчал Олег. — Как настоящее дело, так Оськина в сторону. А как комедию ломать, так все на меня смотрят. Дескать, давай посмеши публику. Тебе не привыкать кривляться. А может, мне надоело посмешищем быть? Может, мне тоже хочется доброе слово о себе услышать?

— Ой, Оськин, — взмолилась Тамара. — Тебя что, прорвало, что ли? Что ты вдруг в сентиментальность ударился? Ведь каждая минута дорога! Ты скажи: побежишь или нет? А то я другому звонить буду.

Угроза подействовала. Услышав короткое: «Бегу», Тамара бросила трубку. И тут только словно впервые увидела стоявших возле нее мать и Василия Степановича. И вспомнила все. Больно резануло в сердце. Она шагнула к входной двери, схватилась за ручку, дернула на себя. Дверь не поддалась.