Борис Могильнер - Березонька

— Товарищи посоветовали.

— Так. Виноват, а кадры для факультета общественных профессий вы как подбираете — как и меня? Кто под руку подвернется?

— Существуем на общественных началах, — пожал плечами Давид Исаевич.

— Простите, вы лично какое отношение имеете к этому делу?

— Я — декан ФОП.

— И тоже — на общественных началах?

— Да, мое партийное поручение.

— Вот как! — изумился Соловейчик.

— В крайнем случае мы в состоянии оплатить ваши труды. По рублю за час.

Горестно поморщился Соловейчик: «Значит, реабилитирован». В офицерском кителе, широкоплечий, он стоял, устало опустив руки по швам, и все равно не терял военной выправки. Приглашение манило его, но не очень радовало. Такого он мог ждать от кого угодно, только не от Давида Исаевича. Он понимал, что обижаться здесь бессмысленно. И все же в глубине души, боясь признаться даже самому себе, Соловейчик таил убеждение, что в те минувшие, бурные годы все было безупречным, так и только так, как жили и поступали, надо было и можно было жить и поступать, иначе мы бы не победили, рассуждал он, нас раздавил бы фашизм. Воскрешение Коростенского и свои невзгоды он так и не мог объяснить себе до конца.

Внизу, за окном, свистя, пыхтя, отдуваясь клубами дыма, заводской паровозик с натугою тащил платформы, груженные металлическим ломом.

— Важней всего, чтоб груз, который взвален на тебя, был по сердцу, — произнес Соловейчик сипло. — Тогда и надорваться не жаль…

Утешать Давид Исаевич не умел и все-таки чувствовал себя почему-то виноватым перед Соловейчиком.

— Были бы рады работать с вами в институте, — произнес он тихо.

— О своем решении сообщу попозже, — отозвался Соловейчик после недолгого молчания. — Позвоню. Телефон оставьте…

В голосе его Давид Исаевич ощутил холодок, может быть, даже враждебность.

Семен — худощавый, широкоскулый, немного нахмуренный, прислонясь острыми лопатками, выпиравшими из-под спецовки, к спинке замусоленного сиденья в насквозь пропахшей бензином кабине экскаватора, ловко орудовал рычагами управления.

Всякий раз, когда ковш касался земли и начинал вгрызаться в нее, мотор, будто задохнувшись, переставал рычать. Но так только казалось. Стоило лишь Семену дотронуться до какой-то кнопки на приборной доске и потянуть на себя рычаг, как двигатель вновь начинал реветь и ковш наполнялся землей, тащил её к краю котлована.

Через прозрачные, хорошо вычищенные стекла кабины просматривалось соседнее заасфальтированное шоссе, обсаженное по обеим сторонам березами. Одна из них росла у самой кромки, далеко оторвавшись от соседних деревьев, и потому привлекала внимание. Семену иногда казалось, что выступила она робко вперед, намереваясь узнать, что же такое творит неподалеку от нее грохочущее чудище и где скрывается тот самый молодой человек, который каждое утро подходит к ней, прислоняется щекой к стволу, гладит его, приговаривая при этом: «Здравствуй, березонька!» А вечером, прощаясь, произносит: «Ну, до свидания, милая».

Теснота в кабине не огорчала Семена. Неудобств он не испытывал. Может быть, потому что вот так, ладони на рычагах, подошвы сапог — на педалях, он прошел военную службу танкистом в Германии, в тех дальних краях, где много лет тому назад, вот так же, ладони — на рычагах, сапоги — на педалях, отец его своим танком проламывал путь нашей наступавшей пехоте. С войны он не вернулся. Ему тогда не было и тридцати. Институт не успел окончить, и может, оттого и хотелось матери, чтобы Семен, вернувшись из армии, поступил в тот же институт, в котором учился отец, дабы продолжить его дело. Когда сын демобилизовался, мать сказала ему:

— Тебе надо учиться, и обязательно на дневном. Я помогу. Как-нибудь выдюжим.

Ответ Семена несколько озадачил ее.

— Спасибо, родная, — ответил он, — но такого подарка я принять не могу.

Вместо института Семен поступил в строительный трест. Потом, однако, принялся за учебу — стал студентом-заочником. В институт завлекла его одна хорошенькая бойкая девчонка.

Кроме Семена, на строительной площадке никто в этот воскресный день не работал. Выходной полагался и экскаваторщику, но накануне к нему подошел прораб и попросил выручить.

— Да мне же к экзамену готовиться, — возразил Семен. — Послезавтра сдавать.

— Выручай, — повторил тот. — Срочно в главке все переиграли и сроки сдачи котлована под строительные работы сократили на две недели. В тресте за глотку берут, послезавтра собираются плиты укладывать. Надо, понимаешь, ох как надо работы завершить.