Борис Могильнер - Березонька

Давид Исаевич шагал вдоль берега, по тропе, ныряющей частенько в кустарник, а то исчезающей в густой зелени травы, залитой родниковой водой. Он перепрыгивал через ручейки, перешагивал грязь по камням, если бывала возможность, а если таковой не было — ступал не глядя, прямо в нее. Так добрался он до понтонного моста, постоял, передохнул, прищуриваясь, огляделся. Ничего не стоило дойти до середины моста и бултыхнуться в воду — в Оку, — все бы кончилось разом. Лишь на какую-то долю секунды подумалось об этом, и то словно бы не в связи с собою. Он резко отвернулся от воды.

На высоком берегу, вдали, за поредевшими липами приокского парка, светлел особняк городского отдела Министерства внутренних дел. Увидев его, Давид Исаевич внезапно понял, что должен предпринять…

Ждать пришлось недолго. Встретил его Соловейчик настороженно, руки не подал, кивком указал на стул.

Давид Исаевич сел. В горле пересохло. Пальцы судорожно мяли полы пиджака.

— Теперь что вас привело сюда? — произнес капитан с нетерпением и откинулся на спинку кресла, словно отстраняясь от неприятного, обросшего щетиной посетителя.

Давиду Исаевичу потребовалось несколько минут, чтобы привести мысли в порядок и нарушить зловещую тишину.

— С-сейчас… Сейчас…

Капитан прищурился, во взгляде угадывалось любопытство.

— Помогите мне наняться… В истопники…

Капитан вздохнул:

— Высокая, однако же, должность…

Оторвался от спинки кресла, прильнул грудью к краю стола, подвинул к себе пепельницу, поправил без нужды ее и посмотрел пристально на Коростенского, испытывая к нему противоречивые чувства. Ему почему-то вдруг ужасно захотелось помочь человеку, сидевшему напротив, тем более что удовлетворить его просьбу не стоило особого труда.

— Итак, вы намерены испробовать еще работу кочегара? — спросил он.

— Да.

— Что ж, попытаюсь вам подсобить.

В переговоры капитана с отделом кадров комбината Давид Исаевич вслушивался напряженно. Резкий голос начальницы слышался из трубки.

— У меня молодежное общежитие. Одни фабричные девчонки!

— Вы, следовательно, опасаетесь за их нравственность? — Соловейчик покосился на Коростенского, словно силясь оценить его моральные устои.

— Мне не до шуток, — сердито проговорила начальница. — Не имею права засылать к юнцам, несмышленышам, матерого агитатора-антисоветчика. Сами же после будете честить меня, зачем допустила такое.

На миг капитан закрыл глаза, тяжело вздохнул.

— Беру ответственность на себя, — сухо проговорил он в трубку.

— Кабы к делу пришить ее, — отозвалась начальница.

Некоторое время трубка молчала, но Соловейчик не отнимал ее от уха. Женщина размышляла.

— Дерзнем, ладно, — проворчала она наконец. — Пусть приходит.

Прощаясь, капитан сказал с грустью:

— Будь вы врачом или инженером, вас быстро пристроили б к делу по специальности. А вы учитель, да еще словесник к тому же, литератор. Сами понимаете, что вас к идеологической работе допустить нельзя…

Жестокость, скрытую за этими словами, Давид Исаевич принимал умом, но не сердцем, душа его всеми силами сопротивлялась ей, при иных обстоятельствах он стал бы возражать, вспылил бы, наверное, однако теперь он был тронут действиями капитана, пожимающего ему руку, и потому низко склонил голову.

— Вам нужна цель, Коростенский. Больше той, с какой вы пришли сюда, — дружески произнес капитан. — Я бы посоветовал вам подумать об учебе. Заочной, разумеется. С техническим уклоном.

Вечером, после семейного совета, Давид Исаевич отправил сразу с десяток писем в разные города — во все отделения Всесоюзного заочного лесотехнического института. Через неделю на его запрос откликнулось Поволжское отделение. Там был недобор. Предлагали прислать заявление.

Не зря огрызался гром за Окой, когда Давид Исаевич миновал заводскую проходную и увидел над высокой кирпичной трубой темную тучу. Жди дождя. В кабинете Соловейчика быстро потемнело, в воздухе повеяло свежестью.

Обернувшись к приподнятой нижней фрамуге окна, Давид Исаевич шумно вздохнул. Платком вытер лицо, смахнул каплю пота, дрожавшую на кончике носа.

Первым его побуждением было, ничего не объясняя, тут же покинуть этот кабинет, спуститься по крутой железной лестнице в цех, наполненный гулом машин, пройти по длинному пролету мимо расставленных в елочку справа и слева токарных станков, толкнуть калитку в воротах и — домой, подальше отсюда, от неприятных призраков минувшего. Но он не поднялся и не ушел. «Дело, — сказал он себе, — прежде всего дело». Вцепившись пальцами в поручни кресла, Давид Исаевич покосился на Соловейчика и суховато произнес: