Филип Рот - Урок анатомии - роман; Пражская оргия - новелла

Он ел принесенные ею блюда и припадал к ее груди. Он ел с ее груди. Чего только не было у нее в сумке — бюстгальтер с открытыми сосками, трусы без промежности, «полароид», дилдо-вибратор, вазелин, повязка на глаза от Гуччи, плетеный бархатный канат и в качестве угощения, на его день рождения, грамм кокаина.

— Времена изменились, — сказал Цукерман. — Раньше нужен был только презерватив.

— Больному ребенку, — ответила она, — нужно побольше игрушек.

Не поспоришь — когда-то считалось, что дионисийские игрища врачуют страдающих телесно. Существовала еще и старинная традиция наложения рук. Глория опиралась на традицию. Его мама, когда он лежал дома с температурой, садилась к нему на кровать играть в рулетку и считала это самым эффективным способом лечения. Чтобы успеть переделать домашнюю работу, она ставила гладильную доску в его комнате, и они болтали о школе и его приятелях. С тех пор он полюбил запах глажки. Глория, смазав палец и засунув его ему в анус, рассказывала о своей жизни с Марвином.

— Глория, ты самая непристойная из всех известных мне женщин, — сказал Цукерман.

— Если самая непристойная из всех известных тебе женщин я, у тебя проблемы. Я трахаюсь с Марвином дважды в неделю. Откладываю книгу, тушу сигарету, выключаю свет и переворачиваюсь.

— На спину?

— Куда ж еще? Он сует его в меня, и я отлично знаю, что делать, чтобы он кончил. Потом он бормочет что-то о сиськах и о любви и кончает. Тогда я включаю свет, поворачиваюсь на бок, закуриваю и снова беру книгу. Я читаю ту, что ты мне посоветовал. Джин Рис.

— А что ты делаешь, чтобы он кончил?

— Три круговых движения в одну сторону, три в другую, потом вот так вот провожу ногтями по его позвоночнику, и он кончает.

— Итого семь движений.

— Ага, семь. А потом он говорит что-то о моих сиськах и о любви и кончает. И засыпает, а я могу включить свет и читать. Эта Джин Рис нагоняет на меня ужас. Тут недавно, прочитав ее книжку о тетке, оказавшейся в полном дерьме и без денег, я развернулась к нему, поцеловала и сказала: «Я люблю тебя, милый». Но трахаться с ним, Натан, трудно. И становится все труднее. В браке всегда думаешь: «Ну, хуже уже не будет», а на следующий год — глядишь, еще хуже. Самое постылое дело из всего, чем мне приходилось заниматься. Иногда, силясь кончить, он говорит: «Глория, Глория, скажи что-нибудь непристойное». Мне приходится крепко задуматься, но я говорю. Он чудесный отец и чудесный муж, он заслуживает, чтобы ему помогали. И все же как-то ночью я поняла, что больше не вытерплю. Я отложила книгу, выключила свет и наконец сказала. Я сказала: «Марв, в нашем браке что-то разладилось». Но он к тому времени уже начинал похрапывать. «Тихо, — пробормотал он. — Ш-шшш, спи давай». Я не знаю, что делать. Я ничего не могу поделать. Самое странное, самое ужасное, самое непонятное это то, что, вне всякого сомнения, Марвин был любовью моей жизни, а я была любовью его жизни, и хотя мы никогда не были счастливы, лет десять мы жили исполненной страстью жизнью, со всем, что полагается, — здоровье, деньги, дети, «мерседес», двойная мойка, загородные дома и все такое. Несчастные и так привязанные друг к другу. Чушь какая-то. А теперь у меня три ночных кошмара — отсутствие денег, смерть и старость. Я не могу его бросить. Я тогда распадусь на части. И он тоже. Дети совсем спятят, а они и так психованные. Но мне нужно что-то увлекательное. Мне тридцать восемь лет, мне нужно больше внимания.

— И поэтому ты заводишь романы.

— Это тоже пытка, поверь мне. В таких делах не всегда получается контролировать свои чувства. И чувства другого человека тоже. У меня сейчас есть один, так он хочет сбежать со мной в Британскую Колумбию. Говорит, мы там будем кормиться тем, что сами вырастим. Он красивый. Молодой. С копной волос. Очень брутальный. Пришел к нам восстанавливать какую-то антикварную мебель, а начал с того, что восстановил меня. Он живет в каком-то мерзком лофте. Он говорит: «Поверить не могу, что я тебя трахаю». Когда он меня трахает, Натан, это меня заводит. Мы вместе принимаем ванну. Да, это весело! Но разве это повод сбежать, оставить Адама с Тоби и Марвина? Когда дети что-нибудь потеряют, кто им это найдет, если я буду в Британской Колумбии? «Мам, где ластик?» — «Минутку, дорогой, я в ванной. Подожди, сейчас найду». Когда кто-нибудь что-нибудь ищет, я помогаю — как все матери. Ты потерял, а я должна искать. «Мам, нашел!» — «Очень хорошо, что нашел, дорогой». И я, когда они находят ластик, Натан, я счастлива. Вот так я влюбилась в Марвина. Я впервые пришла к нему домой, он через пять минут взглянул на меня и сказал: «Глория, где моя зажигалка? Моя любимая зажигалка!» Я встала, огляделась и нашла ее. «Вот она, Марвин». — «Отлично!» И я попалась на крючок. Вот и всё. Да, я живу ради ванн, которые я принимаю со своим итальянским бамбино с копной волос и железными бицепсами, но разве я могу бросить своих и рассчитывать, что они сами найдут то, что потеряли? С тобой мне отлично — ты мне как брат. У тебя есть нужда, есть нужда и у меня, вот и всё. К тому же ты знаешь, что у тебя есть и хорошая девочка, эта хитренькая шлюшка из Кос-Коба. — Однажды Глория случайно встретилась с Дайаной — заехала как-то днем без предупреждения, ее шофер притащил пальму в горшке — оживить комнату больного. — Она тебе идеально подходит. Несовершеннолетняя, из высшего класса и такая распутная в своей игрушечной юбочке, сок из нее так и брызжет — как из крепкого яблочка или из сочной груши. И разговаривает как уголовница. Умно — на контрасте с интеллектуалками. Пока мы обсуждали, куда поставить пальму, я видела, как она отправилась в ванную, наводить марафет. Да взорвись тут бомба, она бы не заметила. Ты ее не бросай.