Виктория Борисова - Ключи от рая

Томас Лермонт замолчал, глубоко задумавшись о чем-то своем, и его голубые глаза стали совсем прозрачными, будто тающий лед.

Наконец он скорбно сдвинул седые брови и твердо произнес:

— Поэту трудно жить, зато легко умереть. Многие из нас уходят молодыми… Полагаю, и тебя подвигли к этому шагу совершенно невыносимые обстоятельства?

Глеб опустил голову. Разумеется, равнодушие издателей и невостребованность у читающей публики не идет ни в какое сравнение с глумлением улюлюкающей черни над ослепленным, искалеченным поэтом, но где та грань, за которой жизнь становится невыносима и мучительна? Где тот предел, который нельзя пережить?

— Можно сказать и так… — задумчиво ответил он, — мои стихи были никому не нужны.

Томас Лермонт пожал широкими плечами и сказал непонятно:

— Такого просто не может быть! Стихи не товар, который продают на рынке. До них есть дело только двоим — поэту и Богу… Все остальное не имеет никакого значения.

Глеб досадливо поморщился.

— Но меня же не печатали! — вырвалось у него.

— Меня тоже, — мрачно ответствовал Томас Лермонт.

Глеб молчал. «Ну, да, хорошо старику говорить, — думал он, — учитывая, что он жил задолго до эпохи книгопечатания! Но, к слову, в своей стране был очень известен и пользовался большим почетом. Даже король его уважал, чего уж там… А вот он короля — не очень».

В памяти всплыли строчки киплинговской баллады «Последняя песня Честного Томаса». Шотландский король предложил барду рыцарское звание, замок, титул, герб, а тот гордо отказался, потому что его собственная власть над умами и душами других людей (и короля в том числе!) была неизмеримо больше. Поэт своей песней заставил высокопоставленного гостя плакать, потом возбудил в нем боевой дух, потом навеял воспоминания о первой любви…

История была красива и величественна. Глеб читал ее еще в школе, четырнадцатилетним подростком, но помнит и сейчас, как бежали мурашки по спине от чеканной красоты последних строк:

Томас Лермонт помолчал недолго, сосредоточенно думая о чем-то, потом лицо его разгладилось и на губах даже появилась легкая улыбка. Когда он снова обратился к Глебу, голос его звучал гораздо мягче:

— Прости меня, друг мой! Я не вправе осуждать тебя. Если ты здесь, — значит, твои заслуги были признаны, все ошибки и заблуждения прощены и впереди у тебя только свет.

Глеб хотел ответить достойно и так же витиевато, но не успел. Из леса показались два белых оленя. Они ступали так красиво, так грациозно и величаво, что Глеб невольно залюбовался ими, а Томас пришел в такое волнение, словно давно ждал их прихода.

— Прошу прощения, друг мой, но, к сожалению, я должен тебя покинуть. Меня ждут. Это посланцы королевы фей! Она снова хочет видеть меня…

Старик поднялся на ноги и пошел прямо к волшебным вестникам. Они ничуть не боялись его, наоборот, остановились и ждали. С каждым шагом он как будто молодел, разглаживались морщины, походка становилась легкой, стремительной… Глеб искренне залюбовался.

Он снова шел к своей королеве. Счастливый!

Глеб проводил его долгим взглядом. Оставшись в одиночестве, он почему-то почувствовал себя очень неуютно. Разговор с Томасом Лермонтом странно подействовал на него. Теперь Глебу упорно казалось, будто он получил нечто незаслуженно, нечестно — проехался зайцем в автобусе или на экзамене списал… Вроде пока не попался, но в любой момент его обман вскроется, и будет очень стыдно.

Ведь, если быть честным с самим собой, рая он и в самом деле не заслужил. Слишком уж хотел успеха, хотел приятной, легкой, сытой жизни… Вот Томас Лермонт не пытался торговать своим даром! Он даже королю не кланялся и уж точно не писал рекламных текстов о прокладках и шампунях…

Стоило ему так подумать, как все вокруг потемнело. Исчезли краски, запахи и звуки, исчез благоухающий райский сад. Прямо над головой сверкнула ослепительная вспышка, и горячая волна швырнула его ниц. Темнота стала плотной, осязаемой. Она окружала его со всех сторон, и Глебу казалось, что вот-вот он растворится в ней без остатка.

Сколько это продолжалось, он не знал. Когда Глеб снова сумел открыть глаза, все вокруг было серым, словно в тумане…

Подняв голову, он увидел, что прямо над ним стоит ангел — тот самый! Он ничуть не изменился за прошедшие годы — то же одеяние, простое крестьянское лицо, нос картошкой и хитроватые зелено-карие глаза в прищуре рыжих ресниц. Нимб по-прежнему торчал над головой, словно околыш от фуражки.