Бахыш Бабаев - Одиночество вдвоем

— Это не имеет значения.

С минуту Лала неподвижно стояла посреди комнаты. Затем она вскинула руки и громко зарыдала.

— О господи, что я слышу? Почему я живу? Он любит ее! Я не хочу больше жить! Не хочу, не хочу!.. — Она бросилась к столу, схватила нож. — Я не хочу больше жить…

В следующую минуту Бабирханов, не помня себя, подскочил к ней, вырвал нож. Лала упала на диван. Вдруг в комнату вошел отец и, увидев нож в руке сына, быстро подошел к нему и нанес звонкую пощечину.

— Этого еще не хватало. Мой сын замахивается ножом! Ты что, совсем свихнулся?

Сын тупо уставился на отца.

— Ты, ты… ничего не понимаешь.

— Вижу, вижу, — в тон отвечал отец, — выучился. Куда уж нам старикам. Ведь нам было некогда учиться, война шла. Полагал, будет сын, обязательно выучится. И за себя, и за отца. А он с ножом…

— Это я виновата, папа, — всхлипнула Лала. — Я! И поэтому не хочу больше жить.

Старик насупился и грозно перевел взгляд на сына.

— Из-за той женщины? Из-за Эсмиры?

— Не надо так о ней, — попросил Бабирханов.

Старик хмыкнул.

— Он просит. Видели? Я молчу месяц, молчу три, молчу год. В чем дело? Неужели эта женщина так вскружила тебе голову? Ты, дочка, извини, но я должен поговорить с ним.

Лала молча вышла, плотно закрыв за собой дверь.

— Папа, я прошу тебя, давай оставим этот разговор.

— Ну уж нет! Терпел, терпел, а вот больше, извини, не могу. Выкладывай! Ты встречаешься с ней? — Отец уселся перед сыном.

— Нет.

— Лжешь! Не верю!

— Честное слово. Нет.

— Контакты?

— Только телефонные разговоры.

Отец промолчал.

— Хитро задумано, — сказал он после паузы, — с дальним прицелом.

— Прошу тебя, не смей.

— Да еще как посмею! — вскричал он. — Разваливается семья, а я не смей! Вот что я тебе скажу — с завтрашнего дня я переезжаю жить к сестре. И буду жить там до тех пор, пока ты не утрясешь весь этот сыр-бор.

— Мне очень тяжело, папа. Поверь мне. Я люблю ее.

Отец презрительно оглядел его с головы до ног.

— А совесть у тебя есть? У тебя такая дочь, моя ненаглядная Светочка. Единственная внучка от троих детей, двое из которых тоже могли бы быть семейными и иметь своих детей. Теперь ты и ее хочешь отобрать у меня? Тогда ты деспот, а не сын.

Бабирханов подошел к отцу, тронул его за рукав.

— Пап, и ты мне дорог, и Светочка, но Лале я не верю. Не верю в ее искренность.

— Потому что поверил этой самой, — несокрушимо ответил старик.

— Дело не в этом.

— Нет, — упрямо возразил отец, — именно в этом. Я прожил жизнь, поэтому не спорь. И соседи. Мне неловко становится, когда они здороваются со мной. Почти у всех в глазах немой вопрос — чем все кончится? А я готов провалиться сквозь землю, но только не чувствовать этого вопроса.

— Тогда лучше провалиться мне.

— Это не ответ. Подумай, как все устроить и помириться с Лалой. Знаю, Лала — не конфетка. Вспыльчивая, раздражительная. А мне кажется, все из-за меня. Видно, зря мы съехались. Думаю, я вам в тягость. Без меня вы жили лучше, не скандалили.

Бабирханов подскочил к отцу.

— Что? Что с тобой? Сердце?

Сын стремительно выбежал и тут же возвратился с таблеткой и стаканом воды.

— Прими. Минут через десять-пятнадцать пройдет.

Старик сделал несколько глотков и медленно опустился на подушку. Боль, внезапно пронзившая его, вероятно так же быстро отпустила еще до начала действия принятого медикамента. Лицо его, поначалу искаженное от боли, приняло обычное выражение, взгляд прояснился.

— Эх-х… Мне бы таблетку, чтоб душа не болела…

У сына отлегло от сердца.

— Я же просил тебя, — строго сказал он отцу, — согласись на операцию. Максимум месяц, и все в порядке.

— О чем ты говоришь, — кряхтя, проговорил отец, — восьмой десяток, шутишь, что ли…

— Давление измерить? — Он взял руку отца, подсчитал удары. — Пульс вроде нормальный.

— Позови Лалу.

Сын нехотя вышел.

— Папа, что с тобой? — испугалась Лала, едва войдя в комнату.

— Ничего страшного. Сейчас пройдет. Ты собери мой чемодан. Я сегодня же перееду к сестре.

Лала молча повиновалась и не стала расспрашивать свекра о причине неожиданного переезда. Надо, значит, надо. Так решили мужчины. Она прошла в комнату свекра и начала складывать белье.

— Не уезжай, папа, — взмолился Бабирханов.

Отец не ответил. Глянул только на часы, неуверенно встал и прошел к зеркалу.

Когда-то приятное лицо теперь выглядело усталым, изможденным, испещренным глубокими морщинами. Глаза потеряли былую черноту и стали блекло-серыми. Густая прежде шевелюра уступила место реденьким серебряным ниточкам. Старость не радость, усмехнулся он про себя.