Ольга Мирошниченко - В сторону южную

— Не пойду, не пойду, — заверила я Лешу.

— А доктор вон уже как сердится, — сказал Маркел Митрофаныч.

— А я халат буду носить, как он.

— А где же мы тебе халат возьмем? — спросил Маркел Митрофаныч.

— Очень просто, можно из марли платьице ей сшить, — сказал дядя Никита, — попросим у тети Поли марли и сошьем платье — подумаешь, три дырки.

— Ой, а мне тетя Поля макухи дала, — вспомнила я, — кто хочет?

— Дай куснуть, — сказал Леша, — только палец не подставляй, а то ты всегда палец подставляешь, чтоб много не куснули.

— Зубы только о твою макуху ломать, поди лучше марли у тети Поли попроси и нитку с иголкой, — приказал Маркел Митрофаныч.

— Сейчас. На, Леша. И ничего я палец не подставляю. — Я дергала и никак не могла вытащить макуху из карманчика трусов, дернула, торопясь, сильнее, затрещали нитки, макуха осталась в моей руке, а красивый мундштучок дяди Никиты, о котором я почему-то совсем забыла, покатился по полу прямо к кровати Маркел Митрофаныча.

— Уронила цацку свою, — сказал Маркел Митрофаныч, нагнулся и поднял с пола мундштучок.

Много лет прошло с того дня, но до сих пор я помню тишину в палате и тихий стук мундштучка, когда Маркел Митрофаныч положил его на свою тумбочку.

— Я не хотела… — начала я. Почему я тогда не убежала сразу же из палаты, где нашла мужество остаться посреди комнаты с макухой, зажатой в руке, не могу понять. — Я не хотела…

— Иди сюда, — тихо позвал Маркел Митрофаныч.

— Я не нарочно, — сказала я и наконец заревела, стоя по-прежнему посреди палаты.

— Ничего, ничего, это пройдет, не плачь, — вдруг сказал Леша, и я, оторопев, повернулась к нему. Леша делал мне какие-то странные знаки — он показывал рукой на дядю Никиту, потом на свой рот.

Но я не понимала его, не понимала, что они с Маркел Митрофанычем хотят утаить от дяди Никиты страшный мой поступок, и тупо смотрела на него.

— С мальчишками драться лезешь, а из-за пустяка ревешь, — сказал Маркел Митрофаныч. — Поди ко мне, я посмотрю, что там у тебя с коленкой.

А я боялась его и, совершенно одурев от непонятных их речей, стояла на месте.

— Я хотела Владимиру Иванычу подарить, а потом отдать.

— Ты пойдешь ко мне или нет?! — крикнул вдруг Маркел Митрофаныч, и я снова заревела.

— Отстаньте от нее, — попросил дядя Никита. — Иди сюда, Машенька.

И я пошла к нему.

— Сядь.

Я села на краешек его койки, не сводя глаз с Маркел Митрофаныча.

— Шкодлива, как кошка, труслива, как мышь, — сказал Маркел Митрофаныч и отвернулся к стене.

— Ну зачем вы так, — сказал дядя Никита. — Маша, тебе нравится мой мундштук?

— Нет, — всхлипывая, ответила я. Слова Маркел Митрофаныча были очень жестоки, я почувствовала эту жестокость, и сознание ужасного несчастья охватило меня. Я упала лицом на одеяло и, чувствуя запах рыбьего жира, которым пропитались бинты дяди Никиты, заплакала очень сильно.

— Машенька, перестань, Машенька! Да что ж это такое! — крикнул дядя Никита. — Я же просил, я же говорил, не нужен мне этот мундштучок, за что ж вы ее тираните?! — Он начал шевелиться, потом застонал.

— Перестань плакать, сейчас же перестань, — приказал мне Маркел Митрофаныч, — а ты лежи спокойно, никто не тиранит ее, а ответить должна, почему это сделала.

— Я прошу ее не трогать, забери мундштук и иди домой, завтра придешь, — сказал дядя Никита.

Я встала и, всхлипывая, ничего не видя от слез, побрела к выходу, но около койки Маркел Митрофаныча наткнулась на его протянутую руку и испуганно остановилась.

Рукой он обнял меня вокруг живота, пододвинул к себе.

— Посмотри на меня, — попросил он.

Но я не могла на него посмотреть, стояла опустив голову.

— Ну тогда на Лешу посмотри, — сказал Маркел Митрофаныч.

Я исподлобья взглянула на Лешу, он лежал на спине, смотрел в потолок, и снова уставилась на пол.

— Ты совершила очень плохой поступок. — Я дернулась, пытаясь освободиться от руки Маркел Митрофаныча, но он держал крепко. — Ты даже не можешь понять сейчас, какой плохой поступок ты совершила и как ты нас огорчила.

Я снова начала плакать.

— Но мы тебя все равно любим, — сказал дядя Никита, и я заплакала сильнее.

— Я хотела как лучше, — объяснила я, повернувшись к нему. — Они хотят Владимиру Иванычу ведро подарить, потому что у нас ничего больше нет, мы бедные, а Галя сказала, что на день рождения без подарка приходить нельзя, что одна девочка пришла без подарка, а сама там все ела, а Владимир Иванович тоже бедный, у него даже кастрюли нет.