Ольга Мирошниченко: В сторону южную

Молча смотрели все вслед Павлу, уходящему длинной, светлой от высокой белой луны улицей.

— Дурак! Бугай здоровый! — запоздало крикнул Валька и всхлипнул.

Затекли ноги, но Оксана боялась пошевелиться, нарушить долгое молчание. Ей казалось, что любое движение вызовет перемену, заставит его подняться, зажечь свет, и тогда все будет иначе. Может, увидев лицо Павла, глядя ему в глаза, она не сможет притворяться дальше, и придется объяснять и оправдывать то, что объяснить и оправдать невозможно.

— Надолго в Москву? — услышала она вопрос из темноты.

— На неделю.

— А зачем притворяешься?

— Что? Что?.. Простите, не поняла… — испуганно переспросила Оксана.

— Я спросил — чем занимаетесь?

— А… — она облегченно вздохнула, — структурной лингвистикой, заканчиваю аспирантуру.

— А что это такое? Что за работа?

— Я учусь в аспирантуре, — мягко пояснила Оксана, — после университета…

— Я знаю, что такое аспирантура, — перебил Павел, — мне интересно, в чем смысл вашей профессии, это что, наука?

— Наука о законах языка. А вот в чем смысл — мне трудно вам так вот, — Оксана помедлила, подыскивая слово, — так вот популярно объяснить. Я изучаю язык племени аранта.

— А что это за племя?

— Оно живет в Австралии.

— И вы изучаете его язык? Зачем?

«Вот пристал. Очень необходимо ему знать, зачем и отчего. А действительно — зачем?»

Андрей Львович заведовал кафедрой, считался одним из крупнейших специалистов в своей области, и после окончания десятилетки вопрос, куда поступать Оксане, не стоял ни перед ней, ни перед мамой. Андрей Львович так любил свою науку, так хорошо и долго умел о ней говорить и пользовался таким уважением коллег, что считалось само собой разумеющимся, что Оксана поступит к нему на факультет. Галя заканчивала его и была очень довольна. А теперь подросток, которого Оксана уговаривала когда-то читать книги, учиться дальше, — видно, впустую были эти призывы, — подросток, превратившийся в здоровенного, самоуверенного мужчину, спрашивает ее: «Зачем?»

— Вы знаете, — Оксана замялась, — это так долго и так скучно объяснять…

— Что без пол-литра не разберешься, — закончил он. — Так, может, в ресторан пойти, а? Вы как, не возражаете?

— Да нет, спасибо, что-то не хочется.

— Тогда я, с вашего позволения, вздремну часок, — сообщил он, ничуть не огорчившись ее отказом, — не выспался.

_____

Они лежали в темноте, и Оксана не слышала его дыхания. Ей казалось, что Павел притаился на своей полке и наблюдает за ней, что, несмотря на темноту, он видит ее очень хорошо.

Наконец можно было вытянуть затекшие ноги. Закинув руки за голову, чувствуя спиной глухие толчки колес о стыки рельсов, Оксана, закрыв глаза, представила вдруг, будто у вагона нет стен и они, в маленьком, открытом всем ветрам и взглядам купе, несутся во влажной мгле неизвестно куда и зачем. От видения этого словно холоднее стало, Оксана повернулась на бок, свернулась калачиком, натянула пальто до подбородка.

— Возьмите мою куртку, — сказал Павел совсем не сонным голосом.

— Вы не спите?

— Да нет, что-то не получается. — Он сел, потянулся, снял с крючка свое полупальто, накинул на ноги Оксаны.

«Интересно, на ком он женился? Жалко, что не узнаю теперь никогда. Наверное, он хороший муж — заботливый и спокойный. А та, далекая любовь вспоминается ли ему? Значила ли что-нибудь она в его жизни? Или забылась и осталась в памяти детской игрой в «Садовника»?

…«Я».

«Что такое?»

«Влюблен».

«В кого?»

«В лилию».

«Я».

«Что такое?»

«Влюблена».

«В кого?»

«В садовника».

Никогда в жизни Оксана не испытывала такой обиды и злости, такого желания услышать, пускай не настоящее, пускай случайное, будто подчиняющееся правилам игры, его признание в любви. Но она так и не услышала его, хотя знала, что худой лобастый юноша, которого уважали даже взрослые, любит ее.

Потом много раз выслушивала она самые пылкие заверения и клятвы, но не ждала их так сильно, как тогда, и не очень радовалась им. Так уж получилось, что не радовалась. И хотя была она Красина, умна и умела нравиться, любили ее не те мужчины, которые нужны были ей. А тех, которые любили ее, она считала неудачниками. И как ни странно, но любовь к ней в ее глазах подтверждала их неудачливость. Да они и сами, кажется, твердо уверовали в то, что незаслуженно мало получили от жизни. Оксана же была той компенсацией, тем реваншем, который брали они у несправедливо обошедшейся с ними судьбы. Они прощали ей эгоизм и небрежность за минуты торжества, которое испытывали рядом с ней, встречаясь с преуспевающими и удачливыми обладателями некрасивых и скучных жен. Торжества и гордости за ее красоту, ум, блеск, за то, что эта женщина принадлежит им. Оксана понимала это, и, однажды смирившись со своим поражением, она так и определила для себя — «поражением», сумела извлечь из него свои радости.