Эйстейн Лённ - Обязательные ритуалы Марен Грипе

«Нет. Я должен допить кофе».

Если бы они стали выспрашивали его о Марен, он, возможно, стал бы крушить кухню, разломал бы печку, вдребезги расколошматил лампы, стулья, стол и кастрюли, купленные в кредит и к тому же на его деньги, потом он напомнил бы им о немалой сумме, которую одолжил им, так что остаток дня прошел бы для них в горести и печали, потому что покупки у торговца пришлось бы ограничить солью и просом.

Но вместо этого он рассказал им об Опорто, где он больше десяти лет назад посетил итальянский магазин, и мастер-ювелир провел его в кладовку, и как ему потребовалось почти четыре дня, чтобы выковать два подсвечника. «Он гений, — пояснил он. — Подсвечники все одинаковы. Стеариновые свечи после полуночи излучают почти невидимый свет. Это судьба, понимаете вы. Это моя судьба, быть незамеченным, человеком-невидимкой. Но в этом и мое счастье. Никто обо мне не заботился. Ни одна душа. И я благодарен за это, — признался он и подлил еще кофе в блюдце. — Благословенные подсвечники, которые я чищу каждую ночь, год за годом, они мой единственный долг, моя единственная страсть», — пояснил он сестрам, которые молча слушали, а сам он думал о Марен Грипе. Он внушил себе, что латунные подсвечники принадлежали другому миру, их начал покупать его прадед, потом дед, дело продолжили отец и он сам. Когда он сидел в кладовке с тряпкой, почти оглушенный тяжелым воздухом, исходящим от разбавленного масла, смотрел на портрет дедушки, написанный масляными красками, в расколотой раме, иногда, когда настроение было хорошее и сердце билось спокойно, так что он различал контуры другого мира, совершенно отличного от беспорядка и гама в ресторанчике, мира, который он, собственно, без всякого сожаления покинул бы и, помня обещания пастора, понятые на свой лад, как новые отношения на каком-то лучшем острове, он не думал больше об этих неизвестных законах, которые мучили его, и которым, как он часто замечал, неохотно, но был вынужден повиноваться, а вместо этого сидел ночами со своими драгоценными подсвечниками и старался ни о чем не думать.

Андреа Флор так удивилась, что выронила кофейник и расплескала кофе по всему полу, до блеска натертому мастикой. Она присела на корточки и вытерла тряпкой кофейную гущу. Не думая, что делает, она закрыла окно, заперла дверь, опустила гардины и прокричала в слуховую трубку сестре, что должна сбегать в лавку и купить пирожные. Она посмотрела на Толлерюда, который сидел с открытым ртом и зевал. Сняла блузку, достала платье, которое надевала только по воскресеньям, и остановилась у ящика в шкафу, где лежали четыре договора купли-продажи, плотно защелкнула ящик, крутанула ключ несколько раз, спрятала его в карман передника и улыбнулась.

Для ленсмана все было проще. Он сидел за письменным столом, на котором лежали донесения и протоколы; оттого ли, что две последние ночи он почти не спал или потому что кофе сильно бурчал в животе, он чувствовал себя старым, измученным, сонливым, покинутым, уставшим от идиотских донесений, которые ему предстояло рассортировать и послать в город в полицейское управление, где их едва ли будут читать. Он закрыл глаза и попросил кузнеца еще раз рассказать, что он слышал в то утро, когда Марен Грипе потопила корабль.

«Я не спал в ту ночь, со мной такое случается, — повторил простоватый кузнец. — Была ночь со среды на четверг. Тихая ночь, точно помню. Я распахнул дверь настежь, потому что было тепло. Укрепил дверь на ветровые скобы, хотя ветерком даже не пахло. Когда я снова потопал в комнату, то остановился в кухне, чтобы испить водицы. Когда я пил воду из ковша, послышался звук, как если бы трос упал на палубу. Мне и в голову не могло прийти, что это была Марен Грипе, да еще взобралась на грот-мачту и упала на палубу. Разве я мог подумать? Во всяком случае, был именно тот звук, когда трос падает на палубу. Нормальный обычный звук, я слышал его сотни раз. Поэтому я снова лег в постель и ни о чем не думал. Ну, о том, что слышал, — объяснил он. — Не могу сказать почему, но мне все же стало неспокойно, и я встал. Надел рубашку, брюки, деревянные башмаки и побежал вниз к Трюхольмену. И сразу увидел, что случилось, и побежал к нашему магазинчику. Куда ж мне еще было бежать?»

— И это все? — сказал ленсман. — Больше ничего не хочешь добавить?

— Я закричал, что она потопила все корабли. Все, которые стояли там на якоре.

— Дальше конец, — сказал ленсман.

— А чего рассказывать? Нечего, — сказал кузнец. — Я закричал, что Марен Грипе прыгнула с грот-мачты, и что я не знал, жива ли она.