Эйстейн Лённ - Обязательные ритуалы Марен Грипе

«Но она сделала это», — сказал ленсман.

Пока все это происходило, Якоб обежал несколько раз дом, сад, был в подвале, в курятнике, спускался к земляным валам у моря. Он не кричал, потому что он пришел из дома, где это значило бы — накликать беду, особенно на тех, кого любишь, и он помахал Лине, которая стояла на рифе, откуда открывался чудесный вид на бухту; и она звала и кричала, так что эхо слышалось с береговых скал на материке.

«Нам никому в голову не пришло, что она может спуститься к кораблям. Я и подумать не могла, что она хотела потопить корабль Тюбрина Бекка. Если бы она это не сделала, все эти идиоты на острове во главе с Коре Толлерюдом расправились бы с ним ножами и вилами. Голову даю на отсечение. Я никогда не подумала бы, что Марен, такая везучая в жизни, на самом деле понимала, что должна предпринять». Впрочем, Лина Глерсен была счастлива, что она, наконец, может кое-что предпринять вместе с Якобом, даже если это только поиски его жены, поэтому она охотно бегала по красно-коричневым скалам, задрав подол юбки.

Кто-то пустил сплетню, которая уже на следующий день гуляла по магазинчику Лунда, и многие уже не намеками, а в открытую болтали, что Лина и Якоб много времени провели вместе за закрытой дверью, когда не нашли Марен.

Владелец складских помещений, которого неизвестно по какой причине все называли Тильт, каждое утро находился на складе и, как обычно, шлифовал ногти. Когда он бросал мешки с мукой на складе, — работа, которую он выполнял два раза в месяц, — он обязательно ломал ногти. От этого у него было хроническое воспаление в корнях ногтей, поэтому спрятавшись за мешками он, усаживался на ящик и шлифовал ногти. Пытаясь замолвить и свое словечко, он протиснул голову в лавку, важно заявил, что для таких дел нужно хотя бы минут пятнадцать, а Якоб утром стоял перед входом на склад почти обезумевший и с таким выражением в глазах, которое Тильт никогда не забудет. «Если кто-то в этом зале осмелится обвинить Якоба, неважно в чем, он будет иметь дело со мной, будет судиться со мной».

«Есть желающие?» — спросил ленсман.

Собственно, все это не имело значения, но постепенно большая часть всего не имела значения, однако, все равно говорили о мелочах. Но именно они еще больше усилили внимание присутствующих в зале, и Андреа Флор, которая также была названа, потому что она ходила в прозрачном платье, была настолько поражена, что встала с постели в девять утра, так как Лина стояла и орала внизу у старой лодочной стоянки. Своей сестре, которая не слышала без слуховой трубки, она ничего не сказала, но выпила кофе из блюдечка, как обычно, засыпала курам просо, все как обычно, но обратила внимание, что внизу у причала что-то происходит. «Суда дали крен, — вскрикнула она с опаской и поднесла руку ко рту. — Пять кораблей, не меньше. Думаешь, произошло несчастье? — сказала она. — Или чинят шпангоуты? Знаю только, что это было рано утром. Мужчины бегали с большими досками и парусиной, — улыбнулась она. — Невообразимо и довольно непонятно, но забавно было смотреть». К тому же, так как никто в то утро не пожелал ей объяснить, что случилось, она сочла себя оскорбленной и еще более униженной, чем обычно. «Неужели непонятно?»

Так как Коре Толлерюд страшно захотел выпить кофе, он заглянул к Андреа Флор, подошел, как обычно, к скамейке на кухне, налил себе кофе из кофейника в синюю кружку, пил медленно, прихлебывая, потом вдруг схватил слуховую трубку и крикнул в нее: «Куда ты запрятала сегодня сахар? В кадушку, что ли?» Сестры Флор, были его племянницами и должницами, а утренний кофе — их единственной и ежедневной долговой расплатой, поэтому он рыскал по кухне до тех пор, пока не нашел банку с сахаром позади ширмы.

Он высыпал сахар в синюю кружку, три ложки, тщательно размешал, пил осторожно, прихлебывая так громко, что Андреа Флор вышла на крыльцо, сполоснула ведро из-под молока водой из колодца, поскребла щеткой и перевернула ведро кверху дном, чтобы сохло. «Ты не можешь пить кофе из блюдечка? — сказала она. — Даже во дворе слышно, как ты слюни пускаешь».

Он вылил кофе в блюдечко. Попытался пить кофе культурно, но руки у него дрожали, и когда сестры смотрели на него, особенно на его руки, он пояснил им, что не спал всю ночь, чистил латунь. Наследство, от которого он не имел права отказаться, составляли пятнадцать латунных подсвечников, купленных, все без исключения, пятьдесят лет назад в Опорто. Когда он нервничал, он чистил латунь, а нервничал он, когда у него что-то не ладилось. Но он был рад, что подсвечники не пострадали, когда их выбросили из окна. Слава богу, им не пришлось, как комоду, пересчитывать лестничные ступеньки, поэтому он любовался подсвечниками, словно это были королевские сокровища. «Ты не хочешь повторить еще раз, что мы должны тебе?» — спросили сестры.