Эйстейн Лённ - Обязательные ритуалы Марен Грипе

Единогласно сошлись во мнении, что у сушильни, на засыпанной гравием дороге перед скалами, где осенью висели сети для просушки после пропитывания их в чанах, стоял Коре Толлерюд в своей городской шляпе и возился с парусами. Он был так взбешен, так измотан допросами у ленсмана, кроме того, так сражен потерей своего имущества, выброшенного из окна, что повернулся к Марен, бросил паруса назад в лодку и закричал: «Этот малый из Голландии, который мучает тебя, мы займемся им. Сегодня ночью, так мы порешили», — сказал он и указал на вересковые пустоши.

— На вересковые пустоши? — сказал председатель суда в одной из многих и удачных попыток проследить, о чем все же шла речь. — А что у Тюбрина Бекка общего с пожарами? Насколько я знаю, он находился все время на судне. Как до пожаров, так и после: он стоял на вахте и был единственным, кто не подозревал о том, что произошло. Возможно, я что-то путаю? Или это вы пытаетесь ввести меня в заблуждение?

Он посмотрел удивленно поверх очков, когда слушатели в зале начали ликовать. «Сюннива Грипе, — позвал он. — Будь так любезна и объясни мне все».

Сюннива Грипе спокойно разгладила складки на юбке, поправила волосы за ушами, хотя те, кто стоял поближе и знали ее хорошо, заметили, что морщинки на ее лице стали глубже. Как бы вызвав себе на подмогу время, и воодушевленная ярким светом, падающим от окна, и взглядами ленсмана, она спокойно подтвердила все, что сказал Коре Толлерюд.

«Этот малый из Голландии, который мучает тебе, мы займемся им. Сегодня ночью, так мы порешили», — сказала она голосом, который походил на шепот, но все услышали, а пастор сжался от этих слов. Пастор посмотрел на нее, поднял руку к подбородку, почувствовал, как кровь застучала в висках и как усталость навалилась на плечи. Он закашлялся в носовой платок. «Ах, черт возьми, все напрасно», — сказал он старейшине общины.

— Не ругайся, — сказал старейшина, он был самым набожным членом общины.

Мертвая тишина установилась в помещении, когда снова повторили, что Марен Грипе в то утро направлялась к причалу. Она, как обычно, шла в тени дубовых деревьев и имела при себе топор, пилу и кувалду. Она была такая красивая в то утро, золотисто-коричневая от солнца и моря, почти счастливая, утверждала она. В тени дубов, которые посадил ее прадед, за которыми заботливо ухаживал ее дед, отец и теперь Якоб, выглядело так, что она шла на работу.

«Но я не заснула ни на минутку ночью, — прошептала она позже Сюнниве. — Я делала вид, что сплю. Не могу припомнить, чтобы я хоть раз всю ночь пролежала без сна. Я лежала, не двигаясь, подложив правую руку под щеку, как обычно, и единственный человек, кто понимал, что я не спала, была Лина Глерсен. Она кружила около Якоба больше десяти лет. И я удивляюсь ее терпению».

Все это мелькало у нее в голове по дороге к причалу, когда она увидела Лео Тюбрин Бекка у борта на корме; он свертывал трос, только это; он долго смотрел на нее, рассматривал ее, и Марен, которая никогда не чувствовала себя такой обнаженной, оголенной, но никогда и не чувствовала большей радости, чем сейчас, когда закололо в коже, на шее, руках, и волосы жгли на солнце, и она сейчас хотела только одного — спуститься к причалу, он же продолжал сматывать трос и затем положил его возле грот-мачты.

Лео Тюбрин Бекк был единственный, который понимал, на что она решилась. Поэтому он спустился в небольшую лодку и стал грести в сторону сожженных засолочных цехов. «Если бы он поплыл к материку и исчез бы навсегда, я уверена, что абсолютно все было бы иначе», — утверждала Сюннива Грипе.

Марен Грипе смотрела на него и знала, как нужно действовать. Она не сделала ни единственной попытки внушить себе что-либо другое, и потому, что она провела всю жизнь рядом с кораблями, она знала точно, что должна делать. Никто не видел, что она делала. Никто не слышал. Или не понимал, что произошло. Потому что не было никакого признака, что будет дождь, юнги вечером открыли люки; она спустилась вниз в трюм и прорубила дыру в борту в метре под ватерлинией, и когда вода хлынула потоком, она открыла дверь между переборками, а потом пошлепала по воде назад к трапу и поднялась на палубу.

Все это было подтверждено.

Было также подтверждено, что она притащила огромные дубовые доски через палубу, уложила их так, что смогла пройти по ним на берег, а после столкнула их в воду. После этого никто не видел, что произошло, только в качестве сноски в донесении были упомянуты слова капитана, — то что принято называть корабельным пояснением: «Невозможно понять».