Михал Хороманьский - Певец тропических островов

Его творческая «пауза» длится почти два десятка лет, он понимает, что этот процесс, возможно, уже необратим. И у него появляется желание вернуться на родину, просто «чтобы умереть», как признается он позже без тени иронии или рисовки одному из своих варшавских друзей.

В 1957 году Хороманьский с женой снова в Варшаве. Первое время писатель занимается переизданием старых вещей: заново выходит «Ревность и медицина», он составляет сборник рассказов — из тех, что были рассеяны в довоенной периодике. А вскоре происходит удивительное: у Хороманьского снова наступает период интенсивной творческой активности. Большинство своих произведений он написал после возвращения в Польшу; за десять-двенадцать лет, отпущенных ему судьбой, он создает свыше десяти романов, много повестей и рассказов…

Творческая биография М. Хороманьского, таким образом, действительно во многом необычна. Это, впрочем, вовсе не значит, что необычностью ее можно объяснить всю особенность и неповторимость его книг.

Обратимся поэтому лучше к самому роману «Певец тропических островов». Книга имела немалый успех у читателей. За короткий срок ее потребовалось переиздать, чтобы удовлетворить растущий читательский спрос.

Интерес читателей как бы разминулся с заинтересованностью критики. Этот роман не вызвал в критике почти никакого отзвука: две-три коротенькие рецензии в литературной прессе — вот, по существу, и вся реакция. В чем же причина этого читательского успеха? У Хороманьского был свой постоянный и довольно широкий круг читателей, его книги, как правило, не залеживались на прилавках магазинов. Что же касается данного романа, то интерес к нему определялся еще одним дополнительным импульсом. Уже само название книги не могло не привлечь читателей: «Певец тропических островов» — это не кто иной, как Конрад. Джозеф Конрад — классик английской литературы и вместе с тем поляк Теодор Юзеф Конрад Коженёвский, к которому в Польше сохраняется устойчивый интерес.

Поначалу некоторые литераторы в Польше не могли простить Кон-ралу того, что он стал писать по-английски. Автор «Лорда Джима» болезненно воспринимал упреки. В одном из писем на родину к своему однофамильцу Юзефу Коженёвскому, директору библиотеки Ягеллонского университета, он писал: «… позволю себе заметить, что ни от национальности, ни от нашей общей фамилии я не отрекался успеха ради. Общеизвестно, что я остался поляком и что Юзеф Конрад — это два моих имени, данных мне при крещении, из которых второе я употребляю в качестве фамилии, дабы моя собственная не искажалась в устах чужеземцев, что для меня невыносимо! Не думаю, что я изменил родине, сумев доказать англичанам, что шляхтич с Украины способен быть не менее дельным моряком, чем они, и иметь возможность кое-что рассказать им на их родном языке».

Однако по мере того, как литературная слава Конрада росла, на родине отношение к нему менялось. Стали выходить многочисленные переводы его произведений на польский язык, что, конечно, способствовало росту популярности писателя.

В 30-е годы (когда и разворачивается действие романа М. Хороманьского) популярность Конрада в Польше еще более возрастает. Это обстоятельство нельзя объяснить простой «модой на Конрада», получившего широчайшее признание в англоязычных странах. Существеннее, пожалуй, другое. В произведениях поляка Конрада Коженёвского было нечто особое, находившее живой отзвук в сердцах польских читателей, а именно романтический порыв, свойственный любимым его героям, их гордость, мужество, готовность пожертвовать собой во имя дела — все то, что было связано у Конрада с польской национальной культурой, с творчеством великих польских поэтов-романтиков А. Мицкевича и Ю. Словацкого.

Возможность такой будущей своей популярности на родине как бы предугадал и даже отчасти пояснил сам автор «Тайфуна» в беседе с польским журналистом Марианом Домбровским еще в 1914 году. Он заметил: «Английские критики (ведь я действительно английский писатель), говоря обо мне, всегда добавляют, что во мне есть нечто непостижимое, непонятное, неуловимое. Только вы одни это неуловимое способны уловить, а непонятное постичь. Это мой польский характер. Польский характер, который я перенес в свои произведения из Мицкевича и Словацкого».

Пристальный интерес к Конраду в 30-е годы на родине объяснялся еще и значительными успехами представителей тогдашней польской психологической прозы. Именно в ту пору появились эпопея М. Домбровской «Ночи и дни», психологические романы 3. Налковской, М. Кунцевич, наконец, «Ревность и медицина» самого М. Хороманьского. Произведения Конрада, с его углубленным Исследованием человеческой психики, поведения человека в разного рода, как принято ныне говорить, экстремальных обстоятельствах, невольно оказывались в чем-то созвучны тогдашним творческим исканиям польских прозаиков.