Михал Хороманьский - Певец тропических островов

Будить, а не усыплять мысль читателя — в этом он и видит задачу литературы.

С. Ларин

В начале сего вступления мне хотелось бы вспомнить про человека, о котором достойная представительница нашей словесности писала: "А коли речь зашла о книгах, то должна сказать, что господин этот, пишущий по-английски свои популярные и недурно оплачиваемые романы, чуть было не довел меня до нервного приступа.

Читая о нем, я чувствовала, как что-то скользкое и весьма неаппетитное подступает к горлу!" И добавляла, что нет ни одного польского юноши, который, склонившись над таким романом, "в порыве альтруизма пролил бы слезу или принял бы благородное решение".

Эnо было в начале нашего столетия. Камень, брошенный этой достойной обладательницей гусиного, а вернее, стального пера, попав в журналистское болото, несколько раз подскочил и, вспугнув газетных уток, утонул, оставив на воде круги. На берегу этого журналистского болота или, вернее, лужи стояли соотечественники: дамы, в турнюрах, с огромными, похожими на бабочек бантами, чуть пониже поясницы, чувствительные сверх меры, они опирались на костяные ручки своих длинных кружевных зонтиков и то и дело доставали флакончики с нюхательной солью; мужчины, в шапокляках, узеньких брючках, с бородками и подкрученными вверх усиками, вставив в глаз монокль на широкой черной ленте, испуганно взирали окрест. Уносимые волнами общественного мнения, круги расходились все дальше и дальше, и до сей поры, хотя прошли уже десятки лет, нет-нет да и зарябит в глазах от эдакого волнообразного мелькания. К примеру, не более чем год назад библиотекарша одной из городских школ на Кашубах, когда зашла речь о человеке, пишущем по-английски, выразила вдруг сомнение: "А уж не был ли он шпионом?" Она не носила турнюров, флакончика с солью у нее не было, но в глазах ее была та же скорбь и нечто вроде патриотического "а-ах". Итак, впервые камень был брошен в начале этого столетия. В конце первой мировой войны в Вевей, в Швейцарии, на заседании Комитета по оказанию помощи польским беженцам, камень был брошен снова. Возглавляли Комитет автор романа "Огнем и мечом" и знаменитый пианист, при появлении которого на эстраде почтительно вставали с мест короли и президенты республик. Заботясь о благе "общего дела", о гласности и дружных откликах на "наши справедливые требования", Комитет решил привлечь на помощь и "господина, пишущего свои романы по-английски". Вскоре от него был получен ответ. Сохранилось сообщение, что господин этот отказался от сотрудничества под тем предлогом, что в него (в этот Комитет) входит также посол царской России. Мы не уверены, уместны ли здесь слова "под предлогом". В сообщении говорилось также, что господин, который "писал свои романы по-английски", как бы "давал Сенкевичу и Падеревскому урок патриотизма". Вице-президент Комитета адвокат Осуховский, худенький старичок с глазами, горевшими благородным гневом, потрясая в воздухе тощими дланями и заикаясь от возмущения, сообщил нам, что знаменитый английский писатель обманул наши надежды. Наступила тишина, мы пришли в изумление, поскольку знали прошлое этого господина.

Кажется, первым на этом заседании пришел в себя Сенкевич. "Все очень просто, — сказал он о господине, пишущем по-английски. — Человек порой старается отомстить за свой собственный неблаговидный поступок".

Новый камень вызвал новые круги.

А тем временем, в промежутке между двумя этими событиями, где-то в маленькой усадьбе, в окна которой глядели сирень и жасмин, а на стенах пылали пунцовые сердца мальв, кто-то дал почитать одной девушке небольшую белую книжечку издательства "Таухнитц". Возможно, у девушки этой были льняные косы и, по всей вероятности, она говорила нараспев, по-провинциальному растягивая слова. К сожалению, она осталась безымянной и безымянной войдет в историю литературы. Войдет, безо всякого сомнения. Прошло еще несколько дней. Можем себе представить, что было дальше. Голубое, сияющее майское утро, в кустах на ветках дерутся воробьи и сорокопуты. В воротах появляется бричка в золотистом облаке пыли и подъезжает к дому. А быть может, наоборот, только что прошел дождь, и в воздухе завеса из сверкающих на солнце капель, на тропинках темнеют лиловые лужи, и вот, разбрызгивая грязь, у крыльца останавливается запряженная парой гнедых коляска с кожаным верхом. Из нее вылезает господин в плаще, автор книжечки в белой бумажной обложке, с набранным самым обычным шрифтом титулом. "Таухнитц" в те незапамятные времена было популярное английское издание, массовое, дешевое, можно сказать — карманное. Автор книжки снимает в сенях плащ и входит в светелку — там низкий потолок, маленькие квадратные окна со всевозможными растениями и цветами на подоконниках, коричневая "бидермайеровская" мебель с домотканой пестрой обивкой. Девушка, с книгой в руках, выходит ему навстречу. Светлые косы свешиваются ей на грудь или, похожие на золотистых, свернувшихся в кольца ужей, прикрывают уши. Книгу она уже прочла. Господин с любопытством заглядывает в ее темные "провинциальные" глаза. Что она думает о книге, понравилась ли?