Николай Сказбуш - Поселок на трассе

— Ты был и остался для нее подающим надежды?

— Всякое было… Мой отчим истый строитель, но человек с капризами и причудами. Думаешь, он, при его положении, не мог получить квартиру в центре, в бельэтаже, или что-либо подобное? Но ему потребовалась родная земля женщины, с которой он сблизился, так сказать, вся она, с ее корнями.

— Ты говоришь…

— Да, я говорю о моей маме. Мне было семь лет, когда они сошлись. Отчим проектировал и наблюдал за строительством санатория в здешних краях, это было началом его завидной карьеры; проект был отмечен, о нем писали в столичных газетах. Через год он получил премию, новые заказы, принесшие ему успех, заграничные командировки… Они познакомились, собирая пролески в моторивском перелеске; к осени мама уже работала в его мастерской. Должен сознаться, я отнесся к событию безразлично, вопреки традиционным представлениям. Меня можно понять, мать видел редко, оказался на руках бабы и деда. Это были трудные годы, Анатоша… Впрочем, вскоре меня взяли в дом отчима. Сперва я задыхался от запаха красок и скипидара…

Никита распечатал рулон превосходного ватмана, расправлял лист на просохшей доске.

— …Ты знаешь, строители любят баловаться маслом. Меня преследовал и душил запах живописи. Но постепенно я втянулся, привык, как привыкают к табаку, пристрастился… Каюсь, меня захватил успех отчима, покорили размах, воля, осуществление проектов. Ты по себе знаешь, как важна для подростка возможность осуществлять. Что-то еще во мне сопротивлялось — детская колыбельная песня, благозвучье полей, ритмы пляски, сказаний; бегал в студию, потом посещал студию, писал стихи… Но это так и осталось в себе. А отчим предлагал мне успех, утверждение.

Никита провел первый штрих цанговым карандашом, лиха беда начало, хотя на этом зачастую все и кончалось.

— Итак, студия остается! — провел он второй штрих. — Ты извини, Анатоша, мне требуется выговориться, прежде чем начну работать, разогреть, разжечь душу.

Чтобы не мешать появлению третьего штриха, Анатолий перешел в кабинет.

— Осторожно! — предупредил Никита. — Там мое масло на полу.

На паркете был развернут непросохший холст „Девушки на пляже“, наверно, их разглядывали сверху, в естественном для пляжа ракурсе и забыли убрать. Анатолий поднял с пола девушек, приставил к шкафу, устойчивость мгновенно нарушилась, девушки готовы были скатиться с пляжа на паркет.

Никита в столовой сорвал с доски ватман — доска рассохлась и сохранила в щелях влагу.

— Пиши, Толя, пиши поэмы и сонеты. Пользуйся нежданной вольготностью.

Анатолий сонетов писать не стал, пришло время черкнуть письма друзьям и родным. Закончив, разглядывал репродукции, собранные в папках.

— Ты не слушаешь меня, Толя? Я говорю — Вера Павловна ошиблась, увидя во мне юного поэта, счастливая ошибка! Было времечко… Двоек сверх головы, пачка папирос в одном кармане, поэма о девице в другом, расквашенные носы, синяки под глазами… В тс дни я увлекался боксом без перчаток. А потом — Дворец пионеров и наша встреча.

— Никита, ты говорил об Эльзе Таранкиной…

— Да, говорил. Что еще добавить?.Живет, старается жить, одевается нарядно, не всегда со вкусом, следит за собой. Ну, что еще? Муж — представительный мужик. В соку и грехах. Обвинялся…

— Я знаю.

— Что ты знаешь? Что можешь знать? Протокольные сведения? Ты лежал пластом на больничной койке, трижды резанный, трижды штопанный, без памяти, бессловесный, только маму звал диким голосом. Ты знаешь? С Пахом Пахомычем ничего чрезвычайного не было, обыкновенное разбазаривание. А потом оказалось, что и разбазаривания не было, проявил халатность. Схлопотал, осознал, ходит в приличных делягах, выполняет, перевыполняет.

— А тебе приходилось встречаться с Полохом? Эдуардом Гавриловичем? Кто он, что он, по-твоему?

Расспросы Анатолия приобретали однообразный, навязчивый характер, это встревожило Никиту, он поспешил заговорить о вещах посторонних, но Анатолий то и дело снова возвращался к обстоятельствам и особенностям поселковой жизни и более всего — окраины над Глухим Яром, где находилась усадьба Таранкииых.

— Эх, дался тебе этот угол, — досадовал Никита. — Мы все из того угла. И Вера Павловна, если хочешь знать. А Таранкины, Полохи, Крутояры, Куди по сей день придерживаются насиженных мест. — И упомянув о Кудях, Никита тут же решил, что представился случай отвлечь внимание друга. — Старого Кудя, Семена Терентьевича, главу клана, ты видел. Вместе ехали в „трясучке“. Помнишь, вкатил колясочку в Тополиках? Серьезное семейство. Семен Терентьевич вместе с Верой Павловной нашу школу из развалин поднимали; мастерские создавали; от Кудя тут много доброго пошло!