Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

И он действует.

Сперва он околачивается в толпе зевак возле милицейского оцепления, невдалеке от того места, где устроен проход для гостей, приглядывается, присматривается, прицеливается и вот уверенной твердой поступью, подняв воротник пальто и нахлобучив на глаза кепку, устремляется в проход следом за солидным, важным товарищем. Важному товарищу милиционеры отдают честь, а у отчаянного Аркашки требуют пропуск. Что же делает в столь критический момент находчивый репортер?

Находчивый репортер многозначительно кивает в сторону удаляющегося важного товарища, таинственно и зловеще шипит: "Ты что, не видишь?" — и ошалевшие милиционеры расступаются перед ним, приняв его за сыщика или бог знает за кого.

И вот он возле трибуны, строчит в блокнот обо всем там происходящем, потом галопом мчится в редакцию и — все в порядке! Репортаж готов!

Я представляю себя на месте Аркашки, шмыгающим с поднятым воротником пальто мимо неусыпного оцепления, и со стыдом, горечью понимаю, что мне никогда не стать репортером. Мне не совершить не только такого, но даже более незначительного поступка. У меня все будет не так. Меня сразу же уличат во лжи и, чего доброго, вдобавок наломают шею. Чтобы не повадно было.

Я завороженно смотрю ему в глаза.

— Была еще история, — жеманничает. Аркашка, глядя в потолок. — Нужно было срочно взять интервью у наркома.

Аркашка оценивающе оглядывает меня, соображая, должно быть, стоит или не стоит раскрывать передо мной все свои главные козыри, оттопыривает толстую, сочную нижнюю губу и, решив, что не стоит, продолжает:

— Какого наркома — это для тебя неважно. Наркома союзного значения. И все. На этом — точка. Можно было взять интервью у какого-нибудь зама, в крайнем случае — у помощника, наконец, — у начальника главка, но, ты понимаешь, все это второй сорт. А вот если у самого наркома… Понимаешь? Это уже сенсация. Мы всем утираем нос.

Одним словом, это был опять же невероятно героический, достойный вновь прославить моего друга поступок. Мой друг пробрался к наркому, ловко минуя все преграды, возникавшие на его пути, и взял у наркома интервью. А куда наркому было деваться, когда он увидел, как в его кабинет этакой вальяжной походочкой входит пройдоха репортер? Некуда было деваться наркому.

Слушая Аркашку, я с тоской понимал, что мне с таким моим прямолинейно-бесхитростным характером никогда не стать репортером. Куда там!

А стать репортером очень хотелось. Даже после войны, когда я был принят в редакцию одного из самых популярнейших, известнейших еженедельников на должность разъездного очеркиста. Чем плохо быть очеркистом? Так нет, меня, вопреки здравому смыслу, все равно продолжало, как в омут, тянуть в репортеры.

А какие у нас в еженедельнике были тогда репортеры! Зависть вконец истерзала душу мою.

Один из них, например, выискал не то в Челябинске, не то в Омске старичка со старушкой, проживших в мире и согласии ровно пятьдесят лет, и устроил этим почтенным божьим одуванчикам золотую свадьбу. Под новобрачных была подана тройка серых, в яблоках, лошадей. Пир закатили в самом лучшем городском ресторане, собрали уйму гостей, созвали из других городов всех сыновей, дочерей, внуков и правнуков, а одного малого, солдата, воинский начальник отпустил по такому торжественному случаю в отпуск, и он прилетел на золотую свадьбу прадеда с прабабкой на самолете черт знает откуда. Две недели подряд весь город только и толковал про эту свадьбу, про то, что самый лучший кондитер сделал специальный торт величиной с автомобильное колесо, и про то, сколько сливок, масла и шоколада ухайдакал он в это сооружение за счет директорского фонда и профсоюзной кассы завода, на котором всю свою жизнь проработали старичок со старушкой.

А другой репортер пронюхал, что в Москве, проездом, всего на одну ночь, остановился маршал Чойбалсан, помчался к нему на дачу, добился приема, и скоро в нашем еженедельнике появилась очень интересная беседа маршала Чойбалсана с этим репортером.

Да что там говорить! Это были настоящие ребята, почище Аркашки Григорянцева.

А у меня все шло наоборот. Когда мне однажды поручили взять интервью у командующего военным округом, я десять дней проболтался в приемной маршала и за все эти дни, как ни пыжился, не смог пробраться дальше вежливых, корректных и, как мне казалось, уничижительно презрительных ко мне адъютантов командующего.

И все-таки мне по-прежнему очень хотелось стать репортером, даже несмотря на то, что самые неожиданные неудачи всюду сопровождали меня.