Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

И тогда мичман, испуганно оглядев толпящихся возле него людей, сказал:

— Старшину Жукова втянуло ногой под щит. Ненашев пытается вытащить его.

Толпа ахнула, колыхнулась, загомонила встревоженно, словно улей.

Под водою случилось вот что. Водолазы спешно укладывали мешки с песком, когда Жуков почувствовал, что не может шевельнуть ногой. Сначала он подумал, что запутался в какой-нибудь старой, забытой на дне конструкции, но потом понял — ногу втянуло под щит. Холодная испарина покрыла его тело. Он знал, что это значит, если вот так втянет под щит. Сколько уж отверстий заделал он, но все обходилось благополучно, он даже не думал никогда, что с ним может случиться такое несчастье. Сейчас тоже не стоит думать. Пусть Сережа делает свое дело — затыкает промоину мешком с цементом. Ведь там, за щитом, в тоннеле, девчата, они тоже, наверное, не думают, что вода может с минуты на минуту хлынуть во всю ширь и смыть их. Работают, и все. Кладут свой бетон, и все.

Он сообщил наверх нарочито равнодушным голосом:

— Тут такое дело. Меня, кажется, присосало к щиту.

Но там уже знали об этом от Ненашева. Бросив укладывать мешки, Сережа принялся возиться с Жуковым, а тот отогнал от себя друга. Нечего время зря терять. Он подождет. Пусть лучше скорее заделывают промоину, а его можно будет вытащить потом, когда минует опасность у девчат, у Гапуси. "Вот ведь досада, — подумал он. — Я тут лежу и ничем не могу им помочь, ничего не могу поделать".

Ничего не мог поделать. И в глазах стало зеленеть. Зеленые круги, зеленая вода…

Он закрыл глаза. Дышать стало труднее. Сколько времени он под водой? Как там у Гапуси в тоннеле дела? С трудом поднял Жуков тяжелые веки и огляделся. Ненашева не было. Значит, ушёл наверх.

— Ну, как там, Жуков? — послышалось в телефоне.

— Ничего, — с трудом разжал он губы. — Тяните.

И его вновь стали поднимать, и опять ничего не вышло. Ногу как будто припаяло к плотине. Но тяжелее всего была голова. Она гудела, как барабан. Жуков слышал, как гулко и беспокойно толкалась в виски кровь. И когда он подумал о барабане, ему послышалась музыка. Будто по улице идет флотский оркестр и играет походный марш, а впереди всех шагает барабанщик, бьет колотушкой по барабану: бум-бум!

Бум-бум!

Бум-бум! Бум-бум! — стучала в висках кровь. И ему казалось, потому его не могут поднять, что у него очень тяжелая голова.

Ног Жуков не чувствовал вовсе. Они словно онемели. А тут еще захотелось курить. Ужас как захотелось выкурить махорочную самокрутку. Стоит, выкурить, и сразу полегчает, это уж точно, как пить дать, как дважды два — четыре. И тогда его сразу, без хлопот поднимут на плотину.

— Как ты, Жуков? — слышал он далекий, слабый голос в телефоне.

Мичман словно шепотом спрашивал его, а он старался бодро и весело кричать в ответ:

— Ничего!

Ему не хотелось кричать. Он бы с удовольствием совсем не отвечал, молчал себе и молчал, но они там, наверху, все допытываются, такой этот мичман прилипчивый, не приведи боже. И ничего не слышит, хотя Жуков кричит почем зря. "Глухие, что ли?" — в отчаянии думал он и вновь шептал, едва разжимая тяжелые губы:

— Ничего, ничего…

А ему казалось, что он кричит во всю глотку.

Вика подбежала к поднявшемуся из тоннеля, тяжко, с хрипом, с болью дышащему разинутым ртом Евгену Кузьмичу. Схватила за рукав спецовки.

— Что там у них?

— Работают, — сипло выдохнул Евген Кузьмич.

— Жуков! Жуков! Ты слышишь меня, Жуков? — кричал в телефон мичман. Он так кричал, что даже закашлялся. — Жуков, ты слышишь меня?

Он умолк, вслушиваясь, сжимая трубку, отмахиваясь свободной рукой от людей, наседавших на него, и все разом затихали. Немного погодя мичман передавал:

— Говорит: "Ничего". Вот ведь какой золотой человек. "Ничего!" Шепотом говорит, едва слышно.

В толпе, окружавшей мичмана, был и Федька Сковорода. Там же он повстречал и Вику.

— Что ты здесь делаешь? — строго и отчужденно спросила она.

— Беда такая, — сказал Федька. — Прямо с завода заскочил. Поглядеть. Водолаз-то тот самый, знакомый?

— Да, знакомый. Отойдем-ка в сторонку, — сказала Вика, хмурясь. — Есть к тебе разговор.

— Пожалуйста, — и Федька охотно последовал за Викой в сторону от толпы. — О чем разговор?

— Федя, — сказала Вика, остановись и с брезгливой гримасой оглядев его. — Я про тебя знаю все. Это правда?

— Что? — выдохнул Федька.

— То, что рассказала мне Агриппина Синепупенко.

— О! — воскликнул Федька. — Уже успела! Я ж так и знал, что она не тот человек, чтоб промолчать. Но оно и к лучшему, поскольку мне надоела такая жизнь, чтоб от людей ховаться. Если бы я стал полицаем по своей доброй воле, а то было б за что.