Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

— В командировки часто езжу, иной раз даже на все четыре дня, дочки живут отдельно, жена тоже развелась, майор Сапелкин… А я один, благодать святого духа, только дом больно холодный, зараза, с подполу спасу нет как несет-дует, истопить некому, холодина такая бывает, хоть в хоккей играй…

Старуха с сожалением поглядела в спину ему и сказала:

— Балаболка. Право слово, балаболка. Живет же такой бедный, жалкий, пустой человек. Никому на свете не нужный, ни для чего не пригодный, кроме командировок. Тьфу! — И, сплюнув в сердцах, принялась собираться к выходу, достав из-под лавки кошелку и заботливо устанавливая в нее пол-литровую бутылку с бумажной затычкой. Молодежный синтетический реглан поскрипывал и сиял на ней, как начищенный ваксой праздничный сапог.

В Апрелевке, при заводе, обитали ее сестры, тетки, дяди, а она жила совсем по другую сторону Москвы, на северо-востоке, где даже снег таял недели на две позже, чем в Апрелевке, и выпадал соответственно тоже много раньше, так что зима в том дачном поселке на северо-востоке от Москвы, невдалеке от Учинского водохранилища, была длиннее, свежее, ядренее.

В поселке, кроме трех сельповских магазинов, керосиновой лавки, библиотеки, почты и столовой с распродажей пива и вина из бочек, был еще клуб машиностроителей, проживавших в пятиэтажных домах вдоль железной дороги и работавших в Москве. Клуб большой, с комнатами для кружковой работы, артистическими уборными, с колоннами при входе и широкоэкранным стереофоническим кинозалом. Она заведовала этим клубом, была уже в годах, но стройна, весела, свежа, своенравна, а когда волнами укладывала русые волосы в парикмахерской — даже очень красива. Звали ее Валентиной Прокофьевной, а за глаза Валюшей.

Клуб посещали не только машиностроители, а и жители всего поселка, и Валюша была известна всем малым и каждому старому наравне с такими выдающимися личностями, как, например, председатель поселкового Совета, старый большевик, полковник в отставке Бирюков, или возчик дачной конторы Сашка Король, с утра до вечера разъезжавший по поселку на гнедом мерине, запряженном в телегу с автомобильными колесами, или участковый капитан милиции Карпов.

По вечерам в клубе показывали новейшие отечественные и заграничные кинобоевики, спевался хор, наяривал на домрах и балалайках струнный оркестр, колесили по ковру акробаты, шила и тачала, кому что по душе, школа кройки и шитья, и всюду был полный, строгий порядок, такой чинный, как в Большом театре или в Колонном зале Дома союзов. И вовсе не потому, что возле клуба каждый вечер дежурили дружинники и раза два-три в неделю, как бы мимоходом, к Валентине Прокофьевне заглядывал, помахивая офицерской сумкой, туго набитой всякой важной документацией, капитан милиции Карпов, а потому, что с нарушителями клубной дисциплины круче дружинников и участкового расправлялась сама Валюша.

Она была откровенна, груба, но тактична, гуманна и знала судьбы всех клубных завсегдатаев, как историю жизни избалованного всеобщим вниманием капризного слесаря-наладчика, тенора — солиста клубного хора Котика Фролова, так и какого-нибудь безусого подростка вроде Женьки Свиблова, у которого и судьбы-то еще никакой не было, а так просто, лишь самое обыкновенное маленькое начало жизненного пути.

Если вспомнить — трудный парнишка был этот Женька Свиблов. Сколько огорчений, слез, стыда и покорной муки приносил он в дом и матери, и старшей сестре, которые считали, что холят и лелеют его, но он, паршивец, не поддается никакому воспитанию! В действительности же мальчишка только и воспитывался, когда был в детском садике, а как выписался оттуда, так с самого первого класса был предоставлен самому себе и поэтому учился с пня на колоду, гулял сколько вздумается, словно какой-нибудь ухарь купец — удалой молодец, и к концу восьмого класса доухарствовал до того, что угодил на семь месяцев в исправительно-трудовую колонию строгого режима. Не без помощи капитана милиции Карпова, который взял заезжих воров на месте преступления при попытке ограбить дачу и вместе с ними прихватил и Женьку Свиблова, связавшегося с теми разбойниками и вовремя грабежа стоявшего на стреме.

Вернулся Женька из колонии в середине декабря, ближе к Новому году, в веселые, суетные, хлопотные дни, когда над поселком, над заснеженными крышами стояли подсвеченные солнцем лохматые сизо-лиловые султаны дыма, под ногами прохожих скрипела укатанная колесами автомобилей морозная дорога, а в окнах сквозь узоры инея то тут, то там уже угадывалось сияние елочных гирлянд, фонариков и шаров.