Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

И тут мне подумалось о том, как же скучно, наверное, все время жить здесь, в этой далекой, оторванной от мира усадьбе тому же Даврону Юсуповичу. Можно, допустим, приезжать сюда каждый год на месяц, на два, как это делает Вадим Михайлович. Но ведь он знает, что рано или поздно он уедет отсюда домой, в Москву, что пребывание его в этой усадьбе носит временный характер. Но жить и знать, что ты не месяц и не два, а, быть может, до самой гробовой доски обязан прозябать в этом захолустье — ведь можно зареветь от ужасного огорчения.

Стараясь как можно деликатнее, чтобы не обидеть своим вопросом, грубой бестактностью его, я промямлил все это, перемежая всяческими "так сказать" и "как говорится", обращаясь к директору-кавалеристу Даврону Юсуповичу. Ничуть не удивясь и не обидясь, он засмеялся в темноте и сказал:

— Нам думать так некогда. Так может думать только бездельник. А у нас очень много всяких дел, занятий, и тот, кто родился в степи, никогда и ни за что не сменяет ее на город. Тому, кто любит степь, в городе тесно, душно и так же страшно и одиноко, как горожанину в степи.

Тут вмешался в разговор Вадим Михайлович:

— К нам в пушной институт поступает очень много городских девочек. Это очень милые девочки, но мне иногда кажется, что они идут в наш институт, не имея никакого представления о своей будущей профессии, а только лишь потому, что им необходимо высшее образование. Здесь на практике сейчас шесть таких девочек. Пятеро живут в юртах, в бригадах, а одна ездит со мной, помогает мне при бонитировке.

— Что это такое, простите? — спросил я.

— Вы поедете со мной завтра в степь? — спросил он.

— Обязательно.

— Вот и увидите воочию. А вкратце это оценка и разбивка, классификация баранов и овец в зависимости от качеств. Запомнили?

— Вряд ли.

Он засмеялся и продолжал:

— Так вот эти девочки держатся сейчас молодцами. А? — обратился он к Даврону Юсуповичу.

— Вы говорите совершенно верно, — отозвался тот. — Они сейчас держатся молодцами.

— А почему? — спросил Вадим Михайлович.

— Потому, что знают: рано или поздно уедут отсюда в свой любимый город, к своим театрам, троллейбусам, метро, танцевальным вечерам.

— Вот именно, — подхватил Вадим Михайлович. — И я боюсь, что вряд ли они приедут сюда на постоянное местожительство. Каракулевые шубки они смогут носить, и весьма успешно, а вот вырастить каракулевую овцу им, вероятно, будет все-таки не под силу. А можем ли мы винить в чем-либо этих горожанок? Нет, не их бы к нам к институт на каракулеводов учить. А? — опять спросил он у Даврона Юсуповича.

— Справедливо заметили, — ответил тот.

— А кого? — спросил я.

— Завтра сами все увидите, — ответил Вадим Михайлович.

Мы остановились как раз около дома, в котором квартировал Вадим Михайлович. Помолчали.

— Ну, спокойной ночи, а то весьма прохладно становится, — проговорил он и пошел от нас к крыльцу. В темноте мы услышали неспешный скрип ступенек и его голос: — Чур, чтобы чуть свет быть на ногах, уважаемые корреспонденты. Как говорят гадалки — предстоит дальняя дорога.

Дорога и верно была дальняя. Вообще никаких дорог не было. Мы словно угорелые с рассвета допоздна носились в широченном, просторном "додже" по степи, стремглав скатываясь в балки, лихо взлетая на пригорки, давя черепах, изумляя собирающихся улететь в наши подмосковные края степенных журавлей. Они, как я приметил, всюду, где бы они ни повстречались, с укором смотрели вслед нам. А кругом алели маки, ярко зеленел горький нефант, теплый ветер кидал нам в лицо сильные запахи весенней степи. Степь густо пахла эфирами и мятой. Это был запах любимой овцами травы шувах.

Как это веселый, смуглый и сухой, как Даврон Юсупович, шофер "доджа" Миша безошибочно перевозил нас из бригады в бригаду, до сих пор для меня остается тайной. На первых порах мне казалось, что мы появляемся в бригадных станах внезапно, словно басмачи. Ничего, кажется, вокруг на десятки километров нет, только небо, солнце да степь, но вот скатываемся в какую-то балку, вымахиваем на пригорок, и — гляди ты! — словно из-под земли возникают приземистые кошары, тепляки, кутан, обнесенный невысоким глиняным дувалом, войлочные юрты, и дремлющие, лежа возле них, по-стариковски оттопырив нижнюю губу, насмешливые, почтенные, знающие себе цену, верблюды, и глубокомысленно задумавшиеся, растопырив тоненькие ножки, милые печальные ишаки, и злые, лохматые овчарки, с остервенением бросающиеся со всех сторон под колеса нашего "доджа".