Акрам Айлисли - Люди и деревья [повести]

— И как ты пойдешь в такую погоду?

Мерджан молча опустила голову и стала разглядывать свои цветастые носки. Потом повернулась и пошла. Тетя снова окликнула ее.

— Мерджан! Идем к нам!

Мерджан обернулась и так посмотрела на тетю, словно только сейчас увидела ее. Потом вдруг широко улыбнулась и воскликнула:

— Идем!

Всю дорогу мы громко разговаривали. Тетя сразу зажгла лампу, затопила печь; стало тепло и весело. В этот вечер у нас получился даже настоящий ужин — в подвале, под старым седлом, тетя Медина отыскала торбу с фасолью, припасенную Мукушем на семена. Мало этого — раздобыла где-то горсть тыквенных семечек и тарелку кукурузы. Фасоль поставили вариться, тыквенные семечки и кукурузу взялась пожарить тетя Мерджан. Ома стояла у печки, болтала о чем-то с тетей, напевала и время от времени приподнимала платье, чтобы согреть озябшие бока. Присев в сторонке, я внимательно разглядывал ее руки: болячек не было, руки у Мерджан были белые, полные, с тоненькими, красивыми пальчиками. Весело постреливая, лопались кукурузные зерна, тетя Мерджан бросала их мне и напевала:

Потом тетя поставила самовар, заварила травку. Не переставая болтать, мы досыта паслись вкусной подсоленной фасоли и выпили чаю с сушеными тутовыми ягодами.

Тетя положила на паласе три тюфяка, один возле другого; я лежал у самой печки, разморившись от тепла, и пытался представить себе, как Мерджан идет одна по горам: темно, кругом воют голодные волки…

Борясь с дремотой, я старался разобрать, о чем шепчутся Мерджан и тетя Медина. Кажется, Мерджан рассказывала о своей жизни, но в то же время рассказ ее очень походил на сказку, наверное потому, что в нем были розы, много роз, и юноша — высокий, темноволосый красавец в белой рубашке (рубашку надел уже я!), который приносил Мерджан цветы…

— А хорошо быть замужней! — мечтательно протянула Мерджан. Я сразу подумал о темноволосом юноше в белой рубашке. — Счастливая ты, Медина!

— Что ты! — отозвалась тетя. — Какое там счастье!

И, забыв о том, что я могу и не спать, сбиваясь, торопясь, она вдруг стала рассказывать то, чего еще никому никогда не рассказывала: о сватовстве Мукуша, о свадебной ночи, о первом утре в мужнином доме…

Вот тогда-то до меня и дошел смысл непонятного газетного выражения "насилуют женщин", только я не знал раньше, что это делают не только фашисты, про которых пишут в газетах, и что перед этим устраивается свадебный пир и гремит музыка… А оказывается, у тети был любимый, директор клуба, тот, который стал потом отцом Азера…

— Ничего, Медина! Не старуха, другого найдешь!

— Ну нет! Это шапку можно — с одного снял, на другого напялил! Сыта я замужеством! По уши сыта! Подумать и то в дрожь бросает!

Или они перестали шептаться, или я заснул в этом месте, но больше я ничего не помню. Проснувшись, я сразу увидел веселые глаза тети Мерджан. Она тормошила меня и напевала:

Мы позавтракали фасолью, оставшейся с вечера, напились чаю с сушеными ягодами и вышли на улицу. Было очень весело, Мерджан разбежалась и прокатилась по заледеневшей тропинке. Потом мы разошлись каждый в свою сторону: Мерджан на фабрику, тетя — со мной, проводить.

— Тетя, — спросил я, когда мы подходили к школе, — что такое "шлюха"?

— Очень плохое слово, сынок, никогда так не говори!

— А Мерджан шлюха?

— Ты что! — тетя удивленно взглянула на меня. — С ума сошел?

Я замолчал.

У школьных ворот я остановился и потянул тетю за рукав.

— Тетя, а кто Мерджан?

— Человек! — вразумительно ответила тетя Медина. — Очень хороший человек! Иди, иди, сынок, — сказала она, подталкивая меня в спину. — И не гоняй по улицам, кончатся уроки, прямо в сад! И чтоб я никогда таких слов не слыхала!

Мерджан стала приходить к нам почти каждый день. Я радовался, когда она приходила. Тете тоже было с ней хорошо. Самые сокровенные беседы начинались ночью, когда мы гасили лампу и укладывались. Я затихал, а женщины, думая, что я сплю, принимались шептаться. Я напрягал слух, боясь проронить хоть слово, потом, сам того не замечая, переставал слушать, задумывался и засыпал…

С наступлением весны дедушка Аслан все чаще стал выходить на улицу со стопкой газет; он собирал их целую зиму. Если Азера поблизости не оказывалось, старик присаживался возле какого-нибудь дома и доставал из пачки газету.