Леонид Огневский - На другой день

Вот теперь не надо было гадать: от Свешникова не попахивало, не пахло, а разило сивухой.

— В честь этого и выпили?

— Как вы сказали?

— Вы, помнится, публично обещали не пить.

— Да, но… — смешался Юрий Дмитриевич. — Случайное совпадение обстоятельств: статья и снимок в газете, письмо от старшей дочери Веры и… и, в некотором роде, успех. Мне, конечно, стыдно, Павел Иванович, перед вами, перед коллективом завода, неприятно перед своими дочерьми, их у меня две…

— Я знаю.

— Ради них, ради этого, — продолжал он сбивчиво, взглядом показывая на Дворец, — стоит жить и держаться прилично. Правда, Верочка моя далеко, но и она вот-вот будет в Красногорске. Подумать только, в двадцать лет возвращается агрономом! Люба, младшая, тоже молодец, восьмой класс кончает, осенью собирается в строительный техникум. Они-то, мои дочери, и будут мне постоянной поддержкой.

На ловца и зверь! Подходящий случай поговорить о Любочке подвернулся, Дружинин решил не упустить его:

— А как вы, Юрий Дмитриевич, поддерживаете своих дочерей, например, младшую, Любу?

— Как это? — не сразу сообразил тот, поднося к носу платок. — Ну, естественно, как родитель, кормлю, одеваю, люблю больше, чем жизнь.

— Воспитываете?

— Что вы под этим подразумеваете?

— Ну, внушаете что-то, как родитель, от чего-то нехорошего стараетесь отвлечь, на что-то настроить?

— Разумеется. И я, и мать. Правда, мы ограничены временем. Вы сами, Павел Иванович, на службе и знаете, как в наше время заняты отцы и матери семейств, — пообедать, поужинать иной раз некогда, не говоря уже о серьезных занятиях с детьми. Счастье наше в том, что всю полноту воспитания взяли на себя школа и общественные организации, хвала им и честь.

"Ну, конечно, хвала и честь школе и комсомолу! Самим можно только кормить детей, одевать их и любить больше, чем жизнь!"

— Вы, конечно, знаете, что ваша младшая дочь дружит с моей дочерью, они одноклассницы?

— Да, да. Любочка постоянно рассказывает, она в восхищении от Наташи.

— К сожалению, я не могу порадовать вас одними восхищениями Любой. — Павел Иванович облокотился на перила лестницы, собираясь рассказать о странностях, о нездоровых, не по возрасту увлечениях Любы, что может иметь дурные последствия. Но подумал: а надо ли? — и не рассказал. Вдруг отец с матерью учинят девчонке допрос и только навредят делу — ведь ударами в лоб не исправишь детскую душу. И, смягчая впечатление от сказанного, только посоветовал Юрию Дмитриевичу больше контролировать свою дочь, потом высказал мысль отправить обеих девочек на лето в природу, пусть отдохнут от надоевшего городского шума.

Свешников сперва слушал Павла Ивановича с недоумением, под конец растрогался и даже сам предложил устроить Любу с Наташей в ботаническую экспедицию, — собирается в тайгу, в горы один знакомый биолог, набирает группу помощников.

— Вот-вот, — одобрительно сказал Дружинин. — Пошлем в экспедицию, пусть походят тайгой, поедят сухариков, попьют чаю у дымящего костра, будет только польза.

Они как встретились, так и расстались мирно. Чувырина, уходя со стройки, Павел Иванович отругал: ни черта он не видит вокруг себя! Свешников снова пьянствует, а парторг уверяет: "Ни-ни". Вот в этом — нет настоящей дисциплины в среде самих руководителей — и есть причины тех бед, о которых говорилось на партийном собрании.

— Ну, придется опять кое-кого за жабры брать! — зло скрипнул зубами Чувырин.

— Свешникова опять собираешься бить на партийном собрании?

— А что?

— Погоди с этим. Вот приедет у него из Москвы старшая дочь, через нее действовать надо. Девчушек своих он, видимо, любит, их помощью надо заручиться. Ну, до следующей встречи!

Смеркалось. По улицам лились потоки по-летнему, по-праздничному одетых людей. Павел Иванович шел домой, в раздумье натыкаясь на встречных. Как ни странно было ему самому, он думал о Любе: сейчас она волей-неволей будет занята экзаменами, потом — лес, горы, походная жизнь, осенью пойдет, как уверяет отец, в строительный техникум, окажется в своем, юношеском коллективе и забудет недавнее увлечение. Молодое вино быстро выдыхается, тем более в открытой посуде. Да и вообще Любины чувства только пылки, а не сильны. Это у Наташи и мысль, и чувство приходят небыстро и держатся стойко; Наташа не поддастся соблазну в пятнадцать лет на шестнадцатом, не воспылает мимолетными чувствами да еще к пожилому человеку; у Наташи — ум и характер, а сердце ее — клад, доступ к которому она сама умеет стеречь.