Регина Эзера - Их было три

— Закваски?

Плечи Дагмары задрожали от еле сдерживаемого смеха.

— Ты удивляешься? Знаешь, для меня Межакакты всегда были обычным жильём с четырьмя стенами и крышей над головой. Мне никогда не приходило в голову чем-либо жертвовать ради них, поклоняться им.

— Как странно ты рассуждаешь, — задумчиво сказала Гундега. — Тётя Илма как-то сказала, что это потому, что… — она замолчала, боясь обидеть Дагмару.

— Потому что я чужая, что во мне польская кровь. Да?

Гундега еле заметно наклонила голову.

Дагмара усмехнулась.

— Чего ты стесняешься? Думаешь, я сама этого не слышала чуть ли не каждый день? Всякий раз, когда получала в школе двойку или что-нибудь делала не так, как она. Когда не смогла научиться вязать… За то, что у меня чёрные волосы…

— Ты долго прожила здесь?

— Больше пятнадцати лет.

— Долго…

— Илма взяла меня из приюта после того, как умерла моя мать. Она погибла от взрыва гранаты ещё в сорок первом году.

— А отец?

— Не знаю, — коротко ответила Дагмара.

— Как это не знаешь?

— Отца я не знаю. Он выгнал мою мать из дому, когда ещё меня не было на свете. Она была из Польши, батрачка…

Внизу хлопали двери, слышались шаги. Видимо, там ходила Илма.

Губы Дагмары искривила усмешка.

— Караулит.

Гундега не поняла.

— Караулит, чтобы я тебя не испортила, — пояснила Дагмара.

Гундега приподнялась на локте.

— Почему?

— Я ведь блудная дочь Межакактов, грешница, отрезанный ломоть.

— Но ко мне все относятся очень хорошо, — наивно сказала Гундега, — вчера даже звали олово топить, гадать на счастье.

— А что такое счастье?

— Я не знаю… Где-то читала, что счастье наступает тогда, когда человек больше ничего не желает.

— Это было бы слишком грустно — ничего больше не желать. Мне такое непонятно. Ах, я такая ненасытная! Но не потому, что я несчастна. Я бы могла на Новый год составить длинный-предлинный список желаний.

— И что же ты пожелала бы?

— Ну, например, чтобы мне с Александром никогда не пришлось расставаться…

— Кто он?

— Александр? Друг. И если чёрная кошка не перебежит дорогу, то в будущем году — ах, да! Теперь уже следует говорить: в этом — мы поженимся. Ещё хотелось бы, чтобы директор совхоза дал нам комнату, чтобы я попала на смотр самодеятельности в Ригу, чтобы… Знаешь, Гундега, я немного пою. Если бы попасть в консерваторию! Осенью я поступила в вечернюю школу, в десятый класс, надо навёрстывать упущенное. И ещё бы я желала, — добавила, смеясь, Дагмара, — не быть такой старой: в мае мне уже исполнится двадцать четыре года.

— Какая ты счастливая, Дагмара!

— Ну да! Почему?

— Потому что у тебя столько желаний. А я не знаю, чего я желаю. Даже если бы кто-нибудь исполнил три моих желания, как в сказках бывает.

Дагмара зажгла лампу. Стекло мелодично зазвенело, и комната наполнилась светом.

— Хочешь, я покажу тебе фотографию Александра? — предложила Дагмара.

Стуча каблуками, она сбежала по лестнице вниз и вернулась с фотоснимком паспортного формата. С фотографии глядело продолговатое приятное лицо с улыбчивыми глазами.

— Ты его любишь, Дагмара?

— А как же иначе?

— А он тебя?

— Тоже, конечно.

— Это трудно или легко? — спросила Гундега, густо покраснев.

Дагмара рассмеялась.

— Видишь, что выдумала! Как тебе сказать? Это так же, как жить — порой легко, порой трудно. — Задумавшись на минуту, она продолжала: — Думаешь, легко тащиться каждый вечер за шесть километров в школу? Иной раз такая слякоть, что, кажется, плюнула бы да и легла спать. Однажды я так и сделала, а потом всю ночь проворочалась без сна, как у ежа на спине. На следующий день полетела как на крыльях… Пешком — была такая гололедица, ни на велосипеде, ни на лыжах… И хоть убей меня — не могу сказать тебе, было трудно или легко…

Губы её тронула еле заметная улыбка, неизвестно кому адресованная. А лицо озарилось внутренним светом, особенно светились глаза.

— А я… — Гундега грустно отвернулась, — я ничего не делаю. Замечаю только, что проходит день за днём. И так без конца. Не чувствую никаких трудностей, но и лёгкости нет…

— Как ты можешь так говорить, ведь у тебя целое богатство — голова на плечах и две руки!

Гундега пытливо взглянула в лицо Дагмары — не смеётся ли она? Нет, не смеётся.

— Разве достаточно двух голых рук? — с сомнением спросила она, словно размышляя вслух.

— Ты рассуждаешь почти как Илма. Она тоже смотрит на руки лишь для того, чтобы определить качество перчаток.