Регина Эзера - Их было три

— О чём ты размечталась? — недоумевала Илма. — Ах, ты, наверно, жалеешь этого бедного Лишнего? Жаль, конечно.

И, помолчав немного, заметила:

— Мать тоже сообразила! Велела отнести в лес. Лучше бы сварили курам или тому же Нери.

Гундега стиснула зубы.

Лиена всё так же молчала, молчал и Симанис.

На освещённых лампой стенах двигались их чёрные тени. Двигались беззвучно, немые, бесформенные. Гундега смотрела, как они качались, росли, затем съёживались, становились плоскими.

В плите затрещали дрова, и Гундеге вдруг показалось, что этот треск исходит от теней и что тени — чёрные языки пламени, колеблющиеся от неслышного, еле заметного ветра…

Растаял первый снег, принесённый с запада тёмными, тяжёлыми, словно намокшие перины, тучами. Резкий студёный ветер за одну ночь начисто вымел небо и заморозил землю, превратив её в твёрдый звонкий камень. Мороз крепчал. Каждый день по сияющему небосклону проносился запыхавшийся восточный ветер и, встретив препятствие — вершины высоких сосен, низвергался вниз, бился о комковатую мёрзлую землю, забирался в дымоходы и жалобно стонал там.

Ветер надоедливо выл и скулил в трубе Межакактов. Оконные стёкла покрылись слоем морозных узоров, в котором лишь с большим трудом удавалось растопить крохотное оконце величиной с пуговицу. Но и любоваться было нечем. Серые деревья, серая, смёрзшаяся, истосковавшаяся по снежному покрову земля. И лишь в самый полдень низко в небе, чуть не задевая верхушки деревьев, скользило над горизонтом кроваво-красное, безжалостно холодное солнце.

В один из таких бесснежных морозных дней Фредис, вернувшись с молокозавода и немного «оттаяв», как он говорил, сообщил Гундеге, что для неё на почте есть письмо. Сегодня ему было не по пути, а то бы он сам привёз. Если у неё хватит терпенья подождать до завтра, тогда…

Нет, у Гундеги не хватило терпенья. Она сразу же начала собираться. Фредис объяснил, как идти: по шоссе нужно дойти до посёлка, а там — первый двухэтажный дом налево. На дорожном указателе написано. Гундега надела платок и пальто. Фредис, взглянув на её одежду, сходил в сени и принёс свой полушубок. Он был потёртый, и от него шёл кисловатый запах овчины — он не один год служил Фредису в его поездках на молочный завод.

— Надевай, — сказал Фредис, подавая полушубок Гундеге. — В твоём пальтишке сегодня нечего и думать идти. Не успеешь добраться до шоссе, как придётся возвращаться. Неказист мой полушубок, да разве в такой мороз думают о красоте — быть бы живу!

Он, видимо, приготовился долго уговаривать её, зная, что Гундеге не захочется надевать его заношенную одёжку, но она сразу же, без всяких возражений согласилась. Фредис помог ей натянуть полушубок на пальто. Застегнувшись, Гундега оглядела себя и засмеялась:

— Как луковица!

И в самом деле, коричневое пальто было длиннее полушубка.

Фредис проводил её до крыльца и в последнюю минуту ещё поднял ей оба воротника. И опять оказалось, что воротник пальто шире и больше. Его углы торчали над висками Гундеги, точно озорные заячьи уши.

Из дому она вышла довольно поздно, когда декабрьское солнце уже опускалось за синевато-зелёную тёмную чащу леса. Над пылающим огненным шаром виднелась фиолетовая дуга. Гундега представила себе, как красиво мерцал и переливался бы снег в этом красноватом холодном свете. Она соскучилась по нему, как и мёрзлая земля, как застывшие деревья, измученные бесснежным морозом.

Гундега пошла по шоссе. Ветер огнём обжигал лицо. Пустовала скамейка возле автобусной остановки, и столб с расписанием выглядел таким одиноким на краю бесконечного чёрного поля. Здесь они осенью убирали колхозный картофель, там — ссыпали его в кучу, а вот тут был костёр. Ветер уже успел развеять золу, лежало лишь несколько блестящих, точно облитых маслом, головешек. Гундега припомнила всё до последней мелочи, и каждое воспоминание сопровождалось тоскливой мыслью, невольным вздохом: «Как давно это было». Кучка деревьев за полем казалась какой-то взъерошенной, вокруг неё с жалобными криками летали галки.

Изредка мимо Гундеги проносились автомашины, и тогда в лицо вместе с ветром ударял запах бензина. Она смотрела, как исчезала машина и таяли в сгущавшихся сумерках маленькие красные огоньки сигналов.