Регина Эзера - Их было три

На похороны приехала малознакомая тётя Илма и с непонятной для Гундеги горячностью пыталась уговорить её переселиться к ней, далеко в Видземе, в какие-то там Нориеши, еле обозначенные на карте.

Гундега отказалась. Приедиена была её родиной. Бабушка все послевоенные годы, до ухода на пенсию, работала уборщицей в местной аптеке. Знакомая провизорша со странным именем Акация Пумпура обещала выхлопотать это место для Гундеги. Так что у неё была бы и работа. Пусть незаметная, малоинтересная, но всё-таки работа. Ухаживая за больной бабушкой, Гундега уже полгода не посещала школу. Потом она решила, что будет учиться по вечерам…

Но тут Гундега заболела плевритом и пролежала в больнице больше двух месяцев. Казалось, что за это время боль тяжёлой утраты притупилась, но, возвратившись домой, девушка поняла, что ничего не забыто. В присутствии Пумпуры Гундега крепилась, а ночью, оставшись одна, дала волю слезам.

Утром она написала письмо Илме…

Когда автобус проезжал мимо последнего здания Приедиены — молочного завода, Гундега вдруг почувствовала себя так, будто она совершила по отношению к кому-то предательство. Но возврата не было. Мебель продана, комната передана другим, и белое здание молочного завода будто спешило назад, в Приедиену.

Пошли знакомые места. Прибрежные луга, бесчисленные мосты и мостики, переброшенные через множество речек и ручейков, впадающих в Даугаву. Она текла рядом с шоссе, то отдаляясь, то приближаясь. Высоко проносились стаи перелётных птиц — Даугава, вероятно, указывала им путь. В автобусе не слышно было жалобного курлыкания улетавших журавлей, но оно всё равно звучало в ушах Гундеги.

В Риге она пересела в дерумекий автобус. II вот она здесь…

Направо раскинулось обширное картофельное поле, видимо принадлежащее колхозу. В отдалении виднеются деревья и дома. Налево — лес. И надо всем этим — розоватые, освещённые гаснущим закатом облака, почему-то навевающие грусть.

Гундеге уже приходилось бывать здесь раза два. Давно, в раннем детстве, и недавно, года два назад. Но теперь всё кажется другим, новым. Болес красивым? Кто его знает. Во всяком случае, более чужим, вопреки сознанию, что здесь теперь её новый дом. Конечно, она свыкнется со всем, возможно, даже полюбит, хотя сейчас это кажется почти немыслимым. Здесь нет приедиенской мостовой, по которой рано утром грохочут колхозные телеги с молоком, нет Даугавы с суматохой у переправы. Только хмурый, неласковый лес, поле да облака.

Подняв чемоданы, Гундега медленно свернула на дорогу с указателем «Лесничество Леяс». Тёмно-зелёный лес, сомкнувшись за её спиной, впустил Гундегу в исполинский зал, высокие своды которого подпирала колоннада красностволых сосен. Безмолвие. Всё словно вымерло, не шелохнётся стебель, не зашуршит хвоя. И Гундеге тоже хотелось шагать легко, беззвучно, чтобы не потревожить чей-то вечерний сон.

Но чемоданы оттягивали руки, и шаги всё-таки получались тяжёлыми… Остановившись, она поставила чемоданы и перевела дыхание. Задумчиво улыбнулась виноватой улыбкой, стесняясь своего бессилия. Потом неторопливо, всё чаще отдыхая, пошла дальше. В прошлый раз, когда Гундега гостила здесь несколько лет назад, расстояние от шоссе до Межакактов казалось удивительно коротким. Неужели время всё так изменило? Или, может быть, это потому, что тогда она бежала вприпрыжку, размахивая сеткой с несколькими лёгкими пакетами…

Лес отступил. Впереди виднелась поляна. Дорога, по которой шла Гундега, круто свернула вправо, в сосняк. Вероятно, она ведёт в лесничество.

На открытом пригорке стоял дом, в окнах его угасал малиновый закат.

Её новый дом… Она невольно залюбовалась белизной его стен. По ним отважно взбирались к самому коньку крыши плети дикого винограда с багряным листом. А цветы! Ах, как много цветов… Издали даже не определишь, какие они. Только георгины можно сразу узнать. Они всех оттенков радуги!

Гундега опять опустила ношу на землю. В Межакактах тихо. Даже тишина кажется величавой и торжественной, если она царит в таком красивом белом доме, утопающем в цветах.

Неожиданно раздался глухой лай собаки. Вздрогнув, точно кто-то мог подслушать её мысли, Гундега начала подниматься на пригорок. Лай усилился и, делаясь всё более озлобленным, перешёл в непрерывный, захлёбывающийся рёв. Девушке стало не по себе. На цепи рвался огромный пёс волчьей породы, широкогрудый, с сильными лапами. На Гундегу уставилась пара свирепых, налитых кровью глаз. Девушка нерешительно остановилась, не в силах отвести взгляд от собаки, с таким пугающим усердием охраняющей дом.