Яков Ершов - Журавли над школой

— Фашисты молодежь сгоняют на фашистскую каторгу, — говорил Игнат. — В Германию увозят, на чужбину. Даровую рабочую силу для себя ищут. Так вот, есть указание: препятствовать этому всеми путями. За каждого хлопца, за каждую дивчину бороться изо всех сил.

— Это чье же указание? — спросила мать.

— Указание подпольного ЦК компартии Украины, — ответил Игнат.

— Неужто есть такой?

— Есть. Место расположения его пока, по понятным причинам, держится в тайне. Но ЦК наш с нами, с народом.

Игнат стал рассказывать о том, как формируются коммунистические ячейки в оккупированных гитлеровцами городах и селах, о деятельности подпольного обкома и ЦК компартии Украины, о решениях, вынесенных на партийных собраниях.

— Неужели и собрания проводите?

— Да, и собрания, — подтвердил Игнат. — Мобилизуем людей.

Разговор этот продолжался и тогда, когда в хату пришел Вася, которого мать позвала ужинать. Игнат говорил, что надо шире рассказывать населению о деятельности коммунистических партийных организаций на оккупированных врагом территориях.

— Настроение повысится у людей, — пояснял он, — когда узнают, как действует наш ЦК, как бьются коммунисты за счастье народа. Веселее на божий свет смотреть станут.

Мать согласно кивала головой, обещала обо всем поведать соседкам, которые к ней частенько заходят. Потом она поставила перед Игнатом и Васей миски с борщом. Николай вышел на улицу посторожить.

— Я вам последнюю сводку с фронтов передам, — отхлебывая из миски горячий борщ, говорил Игнат. — И еще про то, как злобствуют фашисты на нашей земле. В Киеве, в Бабьем Яру, сотнями расстреливают ни в чем не повинных людей.

— Этого и у нас хватает, — отозвалась мать. — Тут как-то женщину схватили, с ребенком. Эвакуированная. Да колонку их разбомбили. Вот и искала она пристанища. Христом-богом просила отпустить, дитя пожалеть. А фашист кричит: «Партизан! Пуф-пуф». Расстреляли.

— А вчера через село парня какого-то тащили, — вставил, отрываясь от миски, Вася. — Избитый весь, окровавленный.

Мать добавила, что слух идет по селу, будто в лесу каратели партизанского связного схватили. Он отстреливался, был ранен. А радистка, говорят, что с ним была, ушла.

Вася заметил, что Игнат очень заинтересовался этим сообщением. Даже в лице переменился. И очень рассеянно слушал наставления матери о том, чтобы поостереглись они с Николаем, не рисковали. Но когда заговорил, то голос его уже звучал спокойно.

— Может статься, — сказал он, — что слух такой имеет основание. Хлопец у вас, я заметил, часто в лес наведывается. В случае чего знаешь, как поступить? — Игнат повернулся с теплой улыбкой к Васе, как бы подтверждая, что именно ему он адресует эти слова.

Потом они долго о чем-то шептались с Николаем. И, уже засыпая, Вася слышал, как стукнула щеколда у калитки. «Ушли», — не то с грустью, не то с надеждой подумал он.

Петр шел по осеннему, прихваченному легким морозцем лесу осторожно, как тигр. Ступал на покрытую отшумевшей хвоей землю беззвучно, нежно, словно боялся сделать ей больно. Шел и удивлялся. Что-то в лесу было не так, что-то изменилось со вчерашнего дня. А что?

Ага! Надломленная ветка. Перелом совсем свежий. Тут недавно прошли. Петя ступал теперь еще тише, с пятки на носок, как учили его разведчики.

Наклонился. Тут трава немного помята. Полегла в одну сторону. Значит, идет он верно, по следу. Вскоре попалась еще одна надломленная ветка. Кто-то прошел, замечая путь, чтоб не заплутаться, потом найти дорогу обратно. Это без сомнения. Затрещал под ногой валежник. Петр поджал ногу, как аист, осмотрелся. Нет, это не он наступил на валежник. Это кто-то другой. Кто же? Опять треск надломившейся под ногой сухой веточки. Кто-то не очень осторожен. Мелькнул луч солнца между деревьями, и Петр явственно увидел ссутулившегося, опирающегося на палку человека. Неслышно приблизился еще на несколько шагов. Успел рассмотреть. Человек в шапке-ушанке, ватнике, что делало его фигуру мешковатой, стоял, устало прислонившись к дереву, низко опустив голову, словно разглядывая что-то в пожухлой, побелевшей от инея траве. Решив подойти поближе, Петр шелохнулся, но тут же опять замер. Он испугался не человека, так как уже понял, что он не представляет для него опасности. Просто он боялся выдать себя раньше времени, потому что человек резким движением вдруг поднял голову и глянул вперед открытым горящим взглядом. И столько тревоги было в этом взгляде молодых, по-детски откровенных глаз, что Петр невольно отшатнулся и спрятался за толстый ствол сосны, у которого стоял.