Язмурад Мамедиев - Родная земля

— …У Батыра граната, конечно…

— Наглеют калтаманы, как бы чего не вышло…

— Да ну, сейчас не двадцатый год…

Сторож дохнул на стекло, протер рукавом запотевшее место и вдруг услышал дробный перестук копыт. Всадников было много, они приближались. Сторож выглянул из сарайчика. Было уже темно, только из школьных окон падали на землю снопы желтого, неяркого света, и видны были незатоптанные еще бороздковые следы метлы.

Тишину разорвал резкий звук винтовочного выстрела.

Люди в школе кинулись к окнам. Громкий голос учителя Сары заставил их отпрянуть.

— От окон! Гасите лампу!

Кто-то задул лампу. Черными стали окна на недавно побеленной стене. Но неизвестные боялись подойти.

— Эй вы! Сдавайтесь! — крикнули из темноты. — Иначе перебьем всех.

В школе было тихо. Наконец Сары подошел к окну, — хорошо были видны его белая рубаха и бледное лицо. Он поднял руку:

— Не стреляйте! У нас нет оружия…

У нападающих лица были замотаны платками до самых, глаз. Один из них подскочил к сторожу, велел зажечь лампу, нести в школу.

Люди столпились в коридоре, их трудно было разглядеть в дрожащем свете керосиновой трехлинейной лампы.

— Выше, — приказал сторожу тот, кто, по-видимому, был главным, — лампу подними выше!

Он подошел вплотную к испуганным ликбезовцам, вглядываясь пристально и зло.

— Большевик? — спросил он Нурли и ткнул его плеткой в грудь.

Нурли выдержал его бешеный взгляд, не опустил глаза.

— Я комсомолец.

Главарь, наливаясь лютой ненавистью, откинул голову, словно хотел получше разглядеть смельчака, — и вдруг выбросив руку, схватил Нурли за волосы и дернул изо всей силы. Нурли упал, но тут же стал подниматься, шатаясь от боли.

— На улицу его, — брезгливо отряхивая ладони, словно он дотронулся до чего-то отвратительного, приказал главарь. — С ним особый разговор будет.

Двое бандитов прикладами погнали Нурли к выходу.

— Ты? — главарь толкнул плеткой учителя.

Сары смотрел на него близорукими глазами и молчал. Он узнал Карабая, брата бая Каракоча, убитого Батыром несколько лет назад. Карабай тоже узнал учителя:

— Ты не туркмен, — процедил он сквозь зубы, — если учишь людей русским обычаям.

Карабай вышел во двор, стал отдавать распоряжения.

Четверых он послал в правление — взять колхозную кассу. Еще несколько человек получили приказ забить двери и окна школы, облить керосином и поджечь вместе с людьми.

Остальным Карабай сказал:

— Вы пойдете со мной. Я поклялся истребить весь род Батыра — и вот время пришло. Не щадите никого Женщин помоложе возьмем с собой, остальным — смерть. Ни старик, ни грудной ребенок не должен остаться в живых из этого проклятого рода.

Нурли стоял один в темноте. В суматохе про него забыли. Услышав последние слова Карабая, Нурли весь сжался, как тугая пружина, оглянулся и стремглав, петляя и пригибаясь, кинулся за угол. Позади раздались крики, грохнули выстрелы. Пуля противно свистнула над головой. Он упал, обдирая колени, снова вскочил и побежал в темноту, все дальше от страшного места, где взметнулось над школой рыжее, стреляющее искрами пламя пожара и дико, неумолчно кричала женщина, одна из тех, кого заперли бандиты Карабая.

Какой-то парень повстречался ему на пути, сначала испуганно метнулся в сторону, но, узнав комсомольского секретаря, подбежал, спрашивая:

— Что там? Кто? Калтаманы?

Нурли с трудом перевел дух, сказал:

— Бери коня… скачи… звони в город… Юрину… Банда…

Парень исчез в темноте.

Нурли забежал в свой дом, схватил двустволку, поспешно сунул в карманы набитые патроны, снова побежал в центр поселка.

У правления завязалась ожесточенная перестрелка. Колхозники обороняли кассу, в которой лежал только что полученный аванс.

Нурли подполз к правлению, закричал:

— Люди! Скорее бегите к дому Батыра! Там льется кровь!

Кто-то отозвался:

— Ты что, спятил? Здесь все наши деньги!

— Деньги можно вернуть, — задыхаясь от быстрого бега крикнул Нурли. — Там люди гибнут!

Ему поверили. Отстреливаясь от наседавших бандитов, колхозники побежали на другой конец поселка.

Жуткой была эта ночь. Полыхали пожары. Гремели выстрелы. Стон и плач, крики женщин неслись отовсюду.

Старуха причитала над трупом, рвала на себе волосы:

— За что же мне такое горе? Я родила его, растила, радовалась, что растет здоровым… А теперь лежит мой сыночек бездыханный… За что, о великий аллах?..

Где-то волокли отбивающуюся, безумно кричащую девушку. Трещала на ней одежда, обнажая тугое, еще не знавшее любви тело. И жадные взгляды шарили по нему…