Язмурад Мамедиев - Родная земля

— Эй, Зиба, — прикрикнула на неё мать, — перестань молоть языком! Забыла, как надо разговаривать с отцом? Так я тебе живо напомню! Дались тебе эти украшения. Что, носить нечего? Слава аллаху, в достатке живём.

Огульхан-эдже знала, что муж умеет скрывать свои чувства. Но в последнее время ему всё труднее было совладать с собой, она это видела. А тут ещё эта негодница болтает нивесть что… Единственная дочь, вот и избаловали. Никто из сыновей не посмел бы так вести себя.

— И ты тоже, — упрекнула она мужа, — молчишь, когда надо прикрикнуть на забывшую стыд…

А Зиба всё ещё не понимала взрослых. Она была настроена игриво и сказала со смехом:

— А, знаю, мама, почему ты сердишься. Потому что в молодости у тебя не было гульяка. Ведь так, признавайся?

Эти слова почему-то развеселили Атанияза. Ему давно уже не приходило в голову, что Огул-хан может принарядиться.

— Заладили: гульяка, гульяка, — примирительно сказал он, пряча усмешку. — Если уж так приспичило — ладно, купим. Моя дочь, что бы не случилось, не будет одеваться хуже других.

Опять нахлынули беспокойные мысли. Он тяжело поднялся, одёрнул тёплый халат и, пригнувшись в двери, вышел из юрты.

Яркий день ослепил его. Он сощурился, прикрыл сухой, крепкой ладонью глаза от солнца, хлынувшего вдруг из-за туч. Жёлтые пятна легли на тёмные, сырые ещё после зимы холмы, на дорогу, выбитую подошвами чарыков и конскими копытами в степном мелкотравьи, на всадника, хлеставшего камчой лошадь. Атанияз узнал во всаднике Ниязкули. И сразу недоброе предчувствие сдавило сердце. Он шагнул навстречу сыну, стараясь разглядеть его лицо, догадаться, что же произошло, почему так скоро он вернулся.

Ниязкули прочёл на лице отца вопрос и, не слезая с лошади, только нагнувшись, словно боялся, что кто-то ещё услышит его, сказал, тяжело дыша от быстрой езды:

— Плохо дело, отец. На базаре слух прошёл — опять будут пересчитывать скот.

Атанияз скрипнул зубами. Вон оно что. Значит, снова начнут подкапываться под чужое богатство. Своего нажить не смогли, теперь за счёт баев хотят прожить, голодранцы. Ну ничего, аллах всегда был милостив к нему, не оставит и сейчас. И друзья помогут. Пусть, пусть считают…

— Ладно, слезай, рассказывай, — взяв себя в руки, почти равнодушно сказал он.

Ниязкули привязал коня к изгороди, сказал зло:

— На базаре только об этом и болтают. Я там Ягши встретил…

— Брата Нукер-бая?

— Ну, да. Говорит — верный слух.

Атанияз почесал бороду, раздумывая.

— Да нет, вряд ли, — сказал он негромко, словно сомневаясь. — Совсем недавно пересчитывали — и опять? Нет, видно, зря болтают. Что, властям делать больше нечего? У меня и документ от сельсовета есть.

Он, не спеша, сунув руку под халат, стал ощупывать карман своей белой рубахи.

— Надо верить, отец, — горячо возразил Ниязкули. — Ягши говорит, проверяли результаты переписи и что-то там не сошлось, не знаю что, а только решено всё заново пересчитать. А председателя сельсовета Ата Поши будто снимать собираются..

Атанияз вскинул на сына быстрый колючий взгляд и сразу опустил глаза. Выходит, докопались…

— Ладно, — сказал он, — надо подумать, посоветоваться. Аллах укажет нам, что делать.

Стали приходить его сыновья, многочисленные родственники.

Как всегда, протягивали хозяину свои вялые ладони, бормотали привычные вопросы вежливости, чинно рассаживались, подворачивая иолы халатов. Но в лицах сквозило беспокойство — каждый уже знал о предстоящей переписи.

Огульхан, готовя чай, ворчала:

— Только и знают пересчитывать. Нет покоя от этой власти. Столько баранов отдали этому Ата Поши — а он теперь никто.

Собравшиеся молчали. Молодые поглядывали на стариков, а те не поднимали глаз от узоров ковра, и нельзя было понять по их застывшим лицам, о чём они думали…

Большое семейство Атанияза издавна считалось самым богатым в округе. Пожалуй, никто точно не знал, сколько у этих люден скота, разве только они сами. Несчётное число овец было в отарах самого Атанияза, да семеро его взрослых сыновей обзавелись своими хозяйствами, умножали семейное богатство, пуще глаза берегли его, зная, что даёт оно и власть над людьми и независимость. Близкие и дальние родичи тоже держались за Атанияза. Он один решался идти к властям, если те пытались ущемить интересы его семейства, и умел добиться своего. Он один мог дать верный совет, когда у кого-то подрастала дочь и надо было решить, с кем породниться. Он был умом и совестью тех, кто сейчас собрался в его юрте. Его слово было для них последним. И вглядываясь в лица сидящих, Атанияз с гордостью думал о своей власти над ними. Но к этому чувству примешивалось другое — тревога. Он твёрдо верил, что силу человеку даёт богатство. Потеряй он его — и всё пойдёт прахом, один сыновья останутся рядом, остальных и не сыщешь… И ещё он знал — ошибись сейчас, дай неверный совет, прояви слабость — потеряешь доверие, может быть, навсегда. А какой дать совет?..