Геннадий Николаев - Квартира [рассказы и повесть]

Сергей и Коханов дружно вытянулись, как солдаты по команде командира. Сергею стало неловко за то, что отняли у занятого человека столько времени, но Коханов, видно, настроен был иначе.

— И всё же, профессор, кое в чём я с вами не согласен, — начал было он. Сергей, стараясь сделать это незаметно, двинул его под ребро.

— Ну что ж, — улыбнулся Андрей Леонидович, — это ваше право. И очень хорошо, что у вас есть собственное мнение. Очень!

— Конечно, с вами трудно тягаться, у вас вон сколько книг, — Коханов с завистью прищёлкнул языком. — Никогда столько не видывал в одной квартире. У меня, к примеру, чуть больше сотни.

— Книги нужны мне для работы. Я книжный червь, без книг, как без почвы, погибну.

Андрей Леонидович решительно протянул руку, и они простились. В коридоре Александр методично обрабатывал щёткой пылесоса корешки книг.

Едва вышли за дверь, Сергей сказал Коханову:

— Дай до завтра листки, хочу жене показать.

— На. Только, смотри, не зажиль.

Во дворе за аркой на них накинулся бригадир Пчёлкин. Загородил дорогу и давай орать на весь двор — дескать, неужели, для того чтобы опохмелиться, нужно два часа времени, когда плиты уже привезены, доски ждут разгрузки, раствор подвезли, Ботвин бегает, ругается: сколько можно околачивать груши?! Он пятился, размахивая руками, как будто выгребал на спине с опасной быстрины. Отчасти он был, конечно, прав, но насчёт опохмелки и околачивания груш — это уж слишком! Явное передёргивание: Ботвин никак не мог сказать "околачивают груши" — это уже сам Пчёлкин, весь он тут, в этом доколачивании".

Коханов прошёл мимо и ухом не повёл. Во-первых, Пчёлкин, так же как и Ботвин, ему не начальство, другая фирма. А во-вторых, кто, где и когда сказал, чтобы крановщику все восемь часов безвылазно сидеть в башне?! Он что, не человек? Часть механизма? Поэтому-то он и прошёл мимо Пчёлкина гордо и независимо, даже не удостоив того небрежным взглядом. А Сергея вдруг взбесили нападки Пчёлкина: если бы действительно бегали к пивному ларьку или за "сухарём" в кафе-мороженое, а то по сугубо, можно сказать, научному делу отлучались.

— Слушай, бригадир, ты не больно-то ори, — проговорил он, чеканя каждое слово, — а то возьму учебный отпуск, тогда сам будешь эти плиты класть. Понял? И вообще, я на аккорде, можешь не гавкать.

— Ну, ну, — отмахнулся от него, как от налетевшего шмеля, бригадир. — Слова нельзя сказать. Мне-то что, гуляй, хоть вообще не ходи. — Он выругался, но уже не на Сергея, а как бы куда-то туда, в сторону и вверх. — Надоели вы мне все с вашими отпусками. Или учиться, или работать. — Он махнул сразу двумя руками и, ворча про себя, побежал под арку.

Сергей глядел ему вслед, и злость постепенно утихала — внезапная волна жалости, тёплой щемящей грустя окатила его сердце. Вот бежит по тропке между горок мусора мужичок, больной, в общем-то, человек: у него и язва желудка с войны, и подёргивание левой половины лица от контузии, и радикулит, и одно ухо не слышит, и по временам бывают такие страшные головные боли, что скрипит зубами и становится белым, как чистая извёстка, — бежит этот человек, когда-то, лет двадцать назад, если не больше, поставленный на эту собачью должность, и тянет за двоих и других подгоняет, как будто больше всех надо. А что внутри у него, какой мотор заставляет крутиться я раскручивать других? Корысть какая-нибудь? Желание выслужиться? Или, может быть, больше напишут ему в расчётной ведомости за месяц? Совесть, одна лишь бескорыстная привязанность к делу, честная душа мастерового! И Сергею стало досадно — он, по сути, мальчишка рядом с Пчёлкиным, так по-хамски разговаривал с бригадиром: "не гавкать" — разве можно так говорить Пчёлкину, в общем-то беззлобному и невредному человеку? И сразу припомнилось, сколько раз бригадир выручал их, выбивая аккорды там, где хотели пустить работу по повремёнке, сколько раз, опять же защищая их интересы, брал на себя вину за мелкие недоделки и сам, задерживаясь по вечерам, дотирал, достругивал, домазывал в уже сданных домах, доводил до конца мелочи, которые всегда у строителей как бельмо на глазу. А сколько раз просто по-человечески шёл навстречу, выгораживая провинившихся или случайно подгулявших своих хороших работников. Нет, грех обижаться на такого бригадира! Тем более обижать. И Сергей пообещал себе, что при первом же случае поговорит с Пчёлкиным, скажет ему доброе слово…

Кузичев и Мартынюк, спрятавшись от ветра, дувшего с Невы, сидели на корточках в оконном проёме. Сергей молча подсел к ним, закурил. Внизу затеялась какая-то возня с плитами: то ли не было тех, которые нужны, то ли исчез куда-то стропальщик — Коханов звонил, звонил, поднял стекло кабины, высунулся, покрыл матом с верхотуры. Снизу донеслись хриплые крики Пчёлкина.