Веслав Мысливский - Камень на камень

Кто-то аж зашелся от крика:

— Ксендза позовите! Пускай окропит чертей! Позовите ксендза!

Зоська схватила меня за пиджак.

— Шимек! Шимек! Ты поумнее! Уступи дуракам!

И в ту самую минуту что-то тяжелое хряснуло меня по затылку. Я весь обмяк. В глазах потемнело. Но на ногах кое-как удержался и в этой тьме вслепую ударил кулаком прямо перед собой. Не попал. Меня качнуло, и, чтоб не упасть, я подался головой вперед следом за своим кулаком. Голова уткнулась в чей-то живот, кто-то охнул. И тут я прозрел. Увидел, как Болек — это его был живот — отлетел к прилавку. Лавка рухнула. Посыпались гипсовые фигурки святых. Лавочник с проклятьями схватил Болека за плечи и толкнул обратно на меня. Я выставил кулак, Болек точно в дышло носом врезался, и глаза у него осоловели. Но парень он был крепкий, хоть и самый младший из троих. Тряхнул только башкой, словно его ведром воды окатили. Я добавил, он зашатался, но не упал. Может, добавь я еще разок, был бы ему конец. Но тут Ендрек, самый из них высокий, растолкав толпу, протянул ко мне руки, вроде бы хотел к себе прижать и раздавить. Я пригнулся и со всего маху ударил промеж этих рук. Руки разлетелись, как крылья. Он будто повис на них. И вдруг схватился за левый глаз со страшным воем:

— Господи-и-и! — Постоял, шатаясь, держась рукою за глаз, как бы раздумывая, падать или не падать. Я ему помог, не очень даже сильно ударив под локоть, и Ендрек повалился на землю у самых моих колен, причитая: — Глаз! Ничего не вижу! Мой глаз! Едрить твою душу!

Я заколебался, подбавить еще или нет, больше всего мне хотелось втоптать его в землю. Но лишь оторвал эту его руку от лица: погляди сюда своим кровавым глазом, сукин сын, и чтоб на всю жизнь запомнил. Он решил, видно, что я его еще бить буду, и расплакался:

— Не бей! Пожалей! Мы ж из одной деревни!

Пока этот пощады просил, Болек успел очухаться и подкрадывался ко мне сбоку, вытянув руку с ножом. Я, может, и не заметил бы этого ножа, но вдруг что-то сверкнуло, словно яркий солнечный луч отразился от золотого креста на колокольне костела. К тому же какой-то добрый человек в последнюю минуту меня остерег:

— Нож! Нож!

Только поздно было выбивать у него из руки этот нож, потому что он им уже замахнулся. Я как-то успел увернуться и пнул его изо всех сил промеж ног. Он скрючился в три погибели, а нож, будто воробей, выпорхнул из его кулака. Я поднял обмякшее тело с земли и, придерживая левой рукой за отвороты пиджака, правой принялся в отместку за этот нож бить, не спеша, с передышками, потому что сам уже едва стоял на ногах. Хотя, может быть, мне только казалось, что я его за этот нож бью, а бил за ту распроклятую, тыщу раз перепаханную межу. Подтягивал к себе, когда он оседал на землю, и бил. А он то просыпался, то засыпал, просыпался и засыпал, словно уже не чувствовал, что я его бью. Силы начали из меня уходить, но ненависти оставалось еще столько, что даже убей я его, и то б, наверное, ее не насытил. Тут у него изо рта хлынула кровь.

— Отпусти парня. Хватит с него, — донесся до меня сбоку словно бы голос ангела. И я отпустил.

Он рухнул как колода, но и подо мной ноги подломились, и я чуть не свалился вместе с ним. С минуту стоял, точно пьяный, боясь ступить хотя бы шаг, а из глаз у меня словно кто-то искры высекал. И тут я снова услышал тот же ангельский голосок:

— Поди сюда, посиди, соколик.

Я повернул голову и прямо напротив себя увидел ларек и сидящую за прилавком тетку. Она была старая, расплывшаяся, лицо все в щербинках от оспы, но ангельский голос был ее. Улыбалась как-то странно, будто две улыбки на лице между собой спорили, может быть, из-за этих оспинок так казалось, или у меня двоилось в глазах. И вдруг я вспомнил, что собирался договориться с Зоськой насчет помола ржи. Стал оглядываться, но Зоськи и след простыл.

— Нечего ее искать, — заговорила тетка своим ангельским голоском. — Попищала, попищала и удрала. Такие нынче барышни. Сядь, отдохни лучше. — Поставила перед ларьком табурет. Даже сняла с головы платок и этот табурет застелила. — Тебя Шимеком звать? Я слышала, Как она кричала. Красивое имя. Сыми пиджак, я тебе пуговицы пришью, а то все оборваны.

Вышла из-за прилавка и сама стянула с меня пиджак. И пошла с ним по соседним лавчонкам. Через минуту вернулась с полной горстью пуговиц.

— Есть. Еще красивше, чем раньше, будет.

Взгромоздилась обратно за прилавок и занялась починкой. Я смотрел на свои распухшие, ободранные руки, а она вдруг вытащила из лежащей на прилавке кучи связку бубликов и кинула мне на колени.