Веслав Мысливский - Камень на камень

В конце концов отец не выдержал, подлетел к Пражуху и огрел его кнутом. А Пражух, не долго думая, пырнул отца вилами. Отец упал, облился кровью, а тот встал над ним, оперся на вилы и давай насмешничать:

— Ну, кто теперь подохнет, горлодер? Чья справедливость?

А отец, пока не сомлел, успел ему в ответ пригрозить:

— Погоди, сукин сын, пусть только мой Шимек подрастет.

Ну, а когда я подрос, пути назад уже не было. Как-то я пахал на этом же самом месте, а Пражух на своем поле сеял пшеницу. Воронья слетелось видимо-невидимо, что на мое поле, что на его, ну а вороны, какие их дела, ходили да клевали. Вдруг паразит этот нагнулся, схватил ком земли и бросил, вроде бы в тех ворон, что ходили по его полю. Но и с моего сорвались. Я разозлился — люблю, чтоб вороны за мною шли, когда я пашу. Остановил лошадь и крикнул:

— Оставь в покое ворон, лиходей проклятый! На своем поле гоняй! А к моему лучше не приближайся!

Но тот не только не перестал кидать, еще и каркать начал: кар! кар! кар!

— Прекрати, не то морду сверну!

А он дальше — кар! кар! кар!

Я подскочил, врезал ему кулаком промеж глаз, он кувырнулся, зерно из рядна рассыпалось, а я ему на земле еще ногой поддал.

— Ну, чья теперь справедливость? — спросил.

Я половину поля вспахал, а он все не мог встать, стонал и чертыхался. Говорили, вроде я ему крестец повредил, потому что он почти до весны пролежал в постели.

Но опять настала осень, и как-то Антек пас коров в ботве, когда картошку уже убрали, а Пражух свою землю пахал. Одна корова возьми и забреди на его поле. Антек за ней, отгонять. А Пражух бросил плуг и лошадь и на Антека с кнутом. Излупцевал мальчишку до синяков Потом и корову, которая на его поле забралась. И еще мало ему этого показалось, на наше влетел и отхлестал другую, ни в чем не повинную. Вернулся Антек с плачем домой, хотя время было раннее, до полудня еще далеко, и коровы избитые, на шкуре набухли толстенные, как змеи, рубцы.

Тут уж я прямо озверел. Схватил топор и в поле, убью гада, положу этому раз и навсегда конец. Пусть даже за решеткой сгнию. Но он меня издалека увидел, мигом перепряг лошадь из плуга в телегу, плуг бросил, вскочил на телегу, хлестнул конягу и по дороге мимо мельницы удрал домой. Я кинулся за ним в хату, но он ее уже на сто засовов запер. Начал я дубасить в дверь.

— Открой, сукин сын, я тебя убить должен! Открывай, слышишь?! Нам двоим на этом свете не жить!

Но хоть бы мышиный писк донесся из-за дверей, будто и не было никого в доме. А были все. Я заглянул в окно, так они на подоконник поставили оловянное распятие. Ну и даже если стекла повыбивать, негоже как-то перелезать через распятие. Я им только малость наугольники у хаты порубал.

С тех пор Пражух от меня бегал как от чумы. Ни в деревне я его ни разу не встретил. Ни в магазине. И в поле, когда ни выеду, у него уже все обработано, точно дьявол ему ночью сеял, пахал. Повстречались мы только как-то в корчме. Видно, он не ожидал меня там увидеть, дело было утром, погода как стеклышко, и жатва. Он за махоркой пришел, а я стоял у буфета, немного уже подвыпивши.

— Махорки, гад, захотелось? — сказал я. Он поджал хвост и ни словечка. — Клевер не желаешь курить? А то поруби вишневых листьев! — И хозяину: — Дайте ему, Хаим, рюмочку анисовой, пусть выпьет за мое здоровье, раз уж встретились.

Хозяин налил, а он точно не ему это.

— Ты что, за мое здоровье не выпьешь? — И одной рукой его за шкирку, в другую рюмку и хотел силком анисовую ему в глотку влить, а он как плюнет мне в лицо. — Ах так, сукин сын? Я к тебе с водкой, а ты плеваться?!

Вскинул его под самый потолок и грохнул оземь, корчма ходуном заходила. У него стон вырвался, словно последний вздох. Я испугался, не убил ли ненароком мужика, он ведь уже в годах был, а ну как старые кости в нем рассыпались, с такой-то высоты. Слава богу, кое-как очухался, хозяин ему немного помог. И выкатился из корчмы чуть ли не на карачках, смирный, как кролик. Только во дворе, когда уже взгромоздился на подводу и взял в руки вожжи и кнут, принялся меня последними словами честить:

— Ты сволочь! Ты ублюдок! Ты антихрист!

Я выскочил следом, но он как стегнет лошадь. А когда уже порядочно отъехал, обернулся и пригрозил:

— Ну погоди, ужо мои ребята подрастут!

Трое у него было ребят — Войтек, Ендрек и Болен. Ну и когда подросли, хотя только у старшего, Войтека, начали пробиваться усы, раз меня подкараулили. Я возвращался ночью с гулянки из Болешиц. И будто всё против меня ополчилось — захотелось девушку проводить, так она почти что за деревней жила, потом постоял с ней возле хаты полчасика. Но она даже поцеловать себя не дала, чисто телка, губы сжимала, голову отворачивала. И домой идти пришлось одному, дружки меня дожидаться не стали. Ночь темная, глаз выколи, на небе ни звездочки, ни хоть бы серпика луны, собаки только где-то вдалеке лаяли. А я еще пошел напрямик, оврагом, там сплошь кусты, боярышник, можжевельник, лещина, тропку и ту среди этих кустов почти не видать. Да мне что, не впервой было возвращаться ночью одному, и больше случалось делать концы, какой тут может быть страх. Иду, посвистываю: эх, ребята, бравые солдаты, утки над рекой, гуси над рекой, девушка-красавица, не спускайся за водой, как бы гуси за тобой, ой. Вдруг из кустов выскочили Пражухи и на меня с кольями. Я не успел нож вытащить — полумертвый упал на землю. Чувствовал, как меня ногами пинают, но не больше чем с минуту, а потом уже ничего не чувствовал, не знал, то ли я живой, то ли убитый. А утром шел по этой тропке какой-то мужик и рассказал в деревне, что в овраге труп лежит.