Веслав Мысливский - Камень на камень

— Не видели Михала?

— Тпр-ру, — придержал он коня. — Михала?

— Ну, брата моего?

Он снял шапку, почесал лысину.

— Вроде где-то видал. Ну-ка погоди. Не в костеле, часом? А может, возле часовенки около Мыги. Садись, подвезу до Мыги, там спросишь.

У Мыги никого не было, только собака караулила у дверей. Я наподдал ей палкой.

— Они в поле должны быть! — крикнул Квятковский с телеги. — Может, он с ними! Иди сюда, закурим!

— В каком поле, не знаете?

— В Зажече или на помещичьем. У них и тут, и там рожь. Жаль, мне не в ту сторону, а то б подвез. Погоди лучше, они к вечеру вернутся, тогда и узнаешь.

Куда же идти, на помещичье или в Зажече? Ближе было до помещичьего, я пошел на помещичье. На счастье, они как раз там косили. Хорошая у них была рожь, на одном только краю чуток полегла. Эдек косил, Гелька подхватывала.

— Бог помочь!

— Благодарствуй! Вернулся, Шимек? Прямо к жатве. Рожь у тебя за Пшикопой, кооператив засеял. Только как ты, бедолага, с этими палками убирать будешь? Подожди, мы свое уберем, подсобим.

Но Михала с ними не было, и они не знали, где его искать. Заходил к ним, может, месяц, а то и два назад. Поесть не захотел, только сыворотки выпил. Помог им сечку рубить. Они не просили, он сам, по своей воле. Силы у него ого-го сколько, Эдек не успевал солому подкладывать. Велели ему на следующий день прийти обедать — не пришел. Сходи к Паёнкам, у них спроси. Паёнчиха ему есть носила, когда он прошлый год вилами ногу пробил. От лодыжки аж досюда и почти насквозь. Кровь так и хлестала, ничем не могли унять, хорошо, Паёнк сообразил, залил спиртом и что-то приложил. Брат твой по овину ходил и вилами тыкал в снопы, будто чего-то искал. Паёнчиха раз ему горницу подмела, прибрала, всю одежду перестирала. Ее Блашиха встретила, когда она на реке полоскала. Вши, говорит, так и кишели. Постель ему переменила. И Паёнковы подштанники дала, рубаху. А сам Паёнк что ни день приходил, перевязывал рану. Свет не без добрых людей.

— Ну не буду вам мешать. Постою на дороге, авось проедет кто, подвезет.

— Заходи как-нибудь.

Но никто по дороге не ехал. Правая нога у меня разболелась, пришлось сесть, растер ногу, передохнул и побрел дальше. Уже возле самой деревни, гляжу, Кудла едут. Подвезете? Садись. Хоть сколько-нибудь, и то хорошо. Нет, не видели они Михала и не слыхали, где бы он мог быть. Сами-то за мельницей живут, как бы уже за деревней, разве что баба пойдет в магазин и там чего услышит, а так и не знают ничего. Вроде бы радио у них есть, да испортилось, с год, поди, стоит, молчит. Сюдаков сын обещался прийти починить, только его днем с огнем не сыскать, а если и встретится когда, за ухом скребет и свое: да, надо бы как-нибудь к вам заглянуть, надо заглянуть. И чего вы так далеко построились, жили б поближе, скорей бы зашел. Ну а сейчас жатва, нет времени слушать, чего там по радио говорят. Все равно правды не скажут, но хоть маленечко погудит.

— Остановитесь здесь, возле распятия, я к Флореку Заваде зайду.

С Флореком мы в одном классе учились и потом, все молодые годы, вместе и на свиданки бегали, и на гулянки, в пожарниках вместе служили, я и подумал, уж он-то должен знать. Несколько раз навещал меня в больнице и обязательно чего-нибудь приносил, сигарет, пирога, а то колбасы, пол-литра и всегда: чего волнуешься, не волнуйся, не пропадет твой Михал. Лучше думай, как отсюда побыстрей выйти. Обрадовался Флорек, когда меня увидел, расцеловал, похлопал по спине, погоревал над моими палками, сказал, у кого лошадь, у кого коровы, за бутылкой полез. Магда его обедать меня оставляла, хотя сами только-только приехали с поля. Но где Михал, не знали. Был у них в прошлое воскресенье. Усадили его обедать, он поел, посидел, но больше не приходил. Хотели даже у себя оставить. Уговаривали, останься, Михась, мы на жатве, а ты приглядишь за домом. Сколько можно по людям ходить? Зайди, что ли, к парикмахеру Жмуде, он стрижет, бреет, знает больше других. И окно у него на дорогу, хочет не хочет, а видит, кто идет и куда. А мы теперь с утра допоздна в поле. Вроде он собирался Михала стричь, брить, гмина ему велела. Кто-то нам говорил, не помнишь, Магда, кто?

Я зашел к Жмуде. Вернулись, пан Шимек? И как же? По гроб жизни так? Да, точно, дала мне гмина поручение брата вашего постричь, побрить. На собрании подняли вопрос, мол, это позор для гмины. Позор, чтобы человек вот так, без присмотру. Но, сами понимаете, силком ведь я его в кресло не усажу. Стрижка, бритье, с позволения сказать, дело добровольное. Кто желает — милости просим. Как будет угодно, короче, длинней, под бобрик, наголо, бачки косые или прямые, побрызгать или по-сухому, может, одеколончиком? Пожалуйста. Я никому не навязываюсь. Приведут его, посадят, я постригу, побрею, как всякого другого. Сколько раз мимо ни проходил, я выскакиваю — и за ним: пан Михал! пан Михал! Ноль внимания. Может, теперь, когда вы вернулись. Милости просим. Жду.