Андрей Яхонтов - Ловцы Троллейбусов

– Постойте, тут что-то не так, – пробовал возразить я.

Но встал дядя Гриша, а за ним Чужедальний. Не успевший отведать ни одного угощения Илья Ильич моргал часто-часто и недоумевал:

– Такой... стол... такие напитки... Я собирался произнести тост. Я хотел напомнить: каждые тридцать секунд в мире от голода умирает человек. Мы не должны забывать об этом.

– Сколько их еще подохнет, пока они уберутся? – громко спросил у Редактора Директор.

И снова все толпились в прихожей.

– Вы не уйдете, – твердил я.

Гости старались не встречаться со мной взглядами.

Вероника держала в руках три аккуратных белых коробочки. Каждая была перевязана красной лентой.

– Здесь луковицы восхитительных архиолусов, – объясняла она. – Вы их высадите весной и, когда они взойдут, будете вспоминать нас. – Она вручила коробочки дяде Грише, Илье Ильичу и Чужедальнему. – А вас я надеюсь еще увидеть, – сказала она Снегуркину.

Щегол молчал, и я впервые подумал, что он не так уж глуп.

Директора и Редактора я нашел в кабинете. Они о чем-то беседовали, но при моем появлении разом умолкли.

– Не кипятись, – жестом успокоил меня Директор. – Друзья должны помогать друг другу. Сам бы ты на это не решился, верно? И я взял формальности на себя.

– Уходите, – потребовал я.

– Ты и сам говорил: играючи, жизнь продолжается, – упорствовал Директор, – Да, жить надо весело.

– Ты нам нужней, чем им, – польстил мне Редактор. – Как ты этого не понимаешь?

– Не хочу понимать.

– Обмен всегда был в основе человеческих отношений, – подхватил Директор. – Вспомни: с чего все началось? Я тебе – овцу, ты мне – мешок муки. И сегодня принцип по сути тот же. Конечно, можно его опошлить, вульгаризировать. Я – тебе, ты – мне. Фи! Но можно облагородить. Ты размышлял о кружевах и шестернях. Так ведь в процессе взаимодействия они шлифуют друг друга. А некоторые неподошедшие детали устраняются, их заменяют более совершенные. Любое влечение людей друг к другу основывается на общности интересов, увлечений, вкусов. Вот Редактор умеет хорошо сказать. Мне приятно его слушать. Вероника Артемьевна и Калисфения Викторовна восхитительно готовят...

– А я? – спросил я.

– Ты свое еще напишешь. В долгу не останешься. Чего нельзя сказать о твоем почтаре. Ну, какую лепту он может внести?..

– Извини, ты неточно выразился, – перебил его Редактор. – Почтарями обычно называют почтовых голубей. А в данном случае лучше было бы сказать: почтовый служащий, начальник отделения связи...

– Надоел ты мне, – огрызнулся Директор. Он постучал ногтем в аквариумное стекло, рыбы испуганно заметались, – У этих вуалехвостов хоть хвосты красивые, – зевнул он. – А у почтаря даже хвоста нет... Он деталь другого механизма. Ты, Дима, на месте здесь. А Снегуркин уместнее там.

– Уходите, – внятно повторил я. – Да-да, то, что слышали.

Ночевал я в кабинете, на кушетке. И утром в гостиную, где звенела посудой Калисфения Викторовна, не вышел. Вероника сама ко мне постучалась. Она принесла обычный запах свежести, но на этот раз не весенний, а морозный. Медленно бродила по кабинету – притронулась к блекло-розовой, с перламутровым отливом морской раковине, поправила прическу, перелистала и положила на место тетрадь с письмом другу, которую я, забрав у Редактора, держал на столе.

Вуалехвосты, заметив в комнате движение, приняли его за симптом приближающейся кормежки и поднялись ближе к поверхности.

– Пойми, тебе добра желают, – заговорила Вероника.

Я молчал. Она теребила кольцо на руке, Камешек в нем потемнел, сделался матовым.

– Позвони им.

– Не хочу.

Но Директор сам позвонил ближе к обеду.

– Я договорился насчет лангустов. Раков пока нет. Только вот что: за ними ехать на край города. Рассчитываю на тебя.

– Напрасно, – сказал я.

Через некоторое время позвонил Редактор.

– Родной мой, – заговорил он, – ты же знаешь, я бы с удовольствием съездил в этот подвал, за этими лангустами, но сейчас, хоть зарежь, ни минуты свободной. И, между прочим, угадай, чем занимаюсь? У меня дядя Григорий, восстанавливаем, так сказать, разрушенные материальные ценности...

– А я как раз решил закончить письмо другу, – отрезал я.

Через некоторое время в прихожей послышались шум и топот. Я выглянул. Редактор с каким-то типом, в кепочке тащили в кухню грубо сколоченный ящик. Пахло отвратительно.

Я надел пальто, поднял воротник и спустился вниз. Начиналась оттепель. Снег на тротуарах набряк сыростью, с крыш капало, У подъезда стояло пустое такси. В раздвинутой пасти багажника виднелся второй ящик.