Валерий Мусаханов - И хлебом испытаний…

— Вам дать мяса? — спросила у меня Наталья.

— Нет, спасибо. Достань там коньяк и рюмки. Ты выпьешь? — Я внимательно посмотрел на нее — показалось, что она чем-то расстроена.

— Нет, я не буду. Только что голова перестала болеть, — отмахнулась она.

Я взял сигарету, достал спичку и, зажав коробок между колен, чиркнул. Сигарета горчила.

— Вкусно, Наташа, — сказал Кирка, отрываясь от чашки. Очки у него запотели, и он снял их.

— Стараюсь, — ответила Наталья, — но не ценят.

— Ценят, ценят, — откликнулся я и попросил: — Достань там, пожалуйста, кофту такую серую вязаную, справа в шкафу на полке.

Она принесла кофту, накинула мне на плечи. Мохнатая шерсть сразу согрела. Стало уютнее. Я поудобнее пристроил левую руку на коленях и сказал Кирке:

— Наливай-ка. Сядь, Наташа.

Он налил мне до краев.

— Ну давай — за все хорошее… что было, — сказал я усмехнувшись и, не дожидаясь ответа, выпил.

Кирка выпил молча.

— Вы — как на поминках, не чокаетесь, — сказала Наталья.

— Сделай, пожалуйста, кофе, — попросил я и, когда она вышла, сказал: — Буська, кажется, слинял насовсем от меня, — как от чумы.

— Что такое? — Кирка напялил очки.

— Да-а… как в пошлом бульварном романе, — я глубоко затянулся, сигарета уже не казалась горькой.

— Ты яснее можешь? — Он пристально посмотрел, я не выдержал взгляда.

— Могу.

Из кухни донесся высокий визг кофемолки.

Кирка налил себе и мне.

— Больше не получишь. Говори. — Он встал, задернул шторы и снова сел в кресло.

— Ну, позавчера, я же рассказывал тебе, — я поднял рюмку. — И только приехал с работы, как Белка опять звонят. Понимаешь ли, устроила мужу сцену, — и я рассказал о Буськином визите и закончил с раздражением: — Ну, прямо роман, пошлее не придумаешь. А я в конце концов останусь козлом отпущения, вернее ослом. Они-то разберутся между собой, а Буська надулся на меня, как мышь на крупу.

— И в самом деле никаких авансов Белле не давал? Она баба не очень спокойная, — сказал Кирка, сделав глоток коньяка.

— И ты еще спрашиваешь! — Меня взяло зло. — Что я, совсем уж ополоумел?

— А кто тебя знает, — угрюмо сказал Кирка. — Ты ведь у нас — любимец женщин.

— Ай, иди ты, знаешь… — Я повертел пустую рюмку, вздохнул. — Вообще мне эта история — как слону стоп-сигнал. Никогда не думал, что Буська, такой ходок, воспримет все так по-идиотски. Тоже мне Вертер [28].

— Ты его плохо знаешь. Он действительно очень ранимый человек, а все это донжуанство, замшевые пиджаки, все это — маска преуспевающего человека, а где-то в глубине души неуверенность, — задумчиво сказал Кирка, и лицо его, длинное, бледное лицо прибалта, стало холодным и жестковатым.

— Да брось, — оказал я. — Нормальный мужик, благополучный, все есть. С чего ему робеть?

— Это тебе только кажется, что ты один и хлебнул настоящего лиха, а все остальные тут развлекались, — неожиданно глухим голосом сказал Кирка. — А Борису сложностей хватало — из-за отца. Чуть со второго курса не выперли, из комсомола хотели исключить, потому что скрыл при поступлении. Ладно, что история всплыла в начале пятьдесят третьего и все заглохло весной. Но подломила она его здорово. Я-то помню.

Наталья принесла кофе.

— Ну, вы просто волшебница. — Кирка пригубил из чашки и блаженно прищурился за очками.

Наталья мгновенно зарумянилась, села и нагнулась над чашкой, чтобы скрыть смущение. Она была достаточно ироничный человечек, но совершенно по-глупому ненавидела свой здоровый редкий цвет лица и румянец. Чтобы как-то помочь ей, я сказал:

— Ну вот, пейте кофе и давайте зашивайте меня.

— Да, — кивнул Кирка не спуская глаз с Натальи, — мне тоже пора идти. Надо выспаться, а то завтра дежурный день и неизвестно, что будет.

Операцию, по-моему, я выдержал не очень плохо. Кряхтел, конечно, когда было неприятно от странного ощущения крепости собственной шкуры. Чувствовалось, что Кирка с усилием прокалывает ее иглой. Боли почти не было, только уже после того, как наложили повязку и я лад на спину, нудно и ломяще потянуло бок и плечо.

— Все чисто, — отрывисто сказал Кирка. — Через неделю сниму, — держа руки впереди на отлете, пошел в ванную.

Наталья подбирала клочки ваты, пододвигала стол. Я закрыл глаза, затаился, стараясь обмануть боль, сделаться для нее незаметным. Шея и лоб взмокли.

Часы отбивали восемь.

Чистый двойной бой плавно раскачивал воздух комнаты. И сразу, как только смолкли бронзовые звуки, над ухом у меня с пронзительным дребезгом раздался телефонный звонок. Правой рукой я дотянулся до спинки дивана и снял трубку.